Таежный моряк. Двенадцатая буровая

Колышев в это время показался у края мостков, взмахнул фонарем, прочертив им яркую электрическую дугу.

— Закрывай скважину! И Кеду вниз давайте! Кеду! — повторил он настойчиво и вновь тревожно взмахнул фонарем. В голосе Колышева прозвучали незнакомые нотки, заставившие всех подчиниться. Сазаков поднял тронутое морозным румянцем лицо, позвал Кеду и тут же с изумлением поглядел под ноги — из отверстия в мостках с металлически-звонким шипением выползла забитая глиной головка свечи и медленно двинулась вверх. Без ключа. Сама! Она поднималась на «пятки», как змея, зачарованная звуками свирели, вначале ровно, потом конец ее начал раскачиваться. Рядом запаренно вздохнул Кеда и неверяще-сипло проговорил:

— Неужто нефть нашли, а? Превентор! Превентор-то, господи!.. Не успели закрыть…

Свеча согнулась дугой, не выдержав собственной тяжести, воткнулась в землю за пределами мостков, метрах в восьми от них, а над головами все росла хорошо видимая, тонкая, на глазах меняющая свою кривизну стальная петля.

— Не перекрыть нам теперь… Не успели… Ведь нефть! — Голос Кеды лез всем в уши, но смысл того, что он говорил, доходил не сразу.

Неожиданно пугающе-громко вздохнула земля под мостками, и все ощутили далеко внизу, в глубине, огромную пустоту, в которой плескалась волнами, бурлила и трубно клокотала потревоженная нефть. Значит, не была тром-аганская земля мертвой, как предсказывали геологи… Не пустотелая она, и горе тому, кто неумелыми, грубыми руками прикоснется к чреву земли, пробудит в ней боль — страшный джинн очнется в глубине, сбросит с плеч сковывающую его дремотную вялость и ринется наверх.

Под ногами раздался гулкий толчок, потом еще один, еще и еще… Бурильная труба выползала теперь из скважины свободно, не застревая в устье — свечи тянулись одна за другой, убыстряя и убыстряя свое движение. А потом они обломились, и оставшийся в скважине стометровый конец вдруг с тяжелым свистом взметнулся в небо, лица рабочих обдало знакомо-резким запахом газа, потом пылью выбрызнуло первые капли нефти, и все тело земли, всю тром-аганскую тайгу, все реки и поляны, болота и озера заставил вздрогнуть, всколыхнуться вязкий, всепоглощающий взрыв, в грохоте которого мгновенно потонуло все… Вскинулось вывернутое из мостков огромное бревно — целая лесина с торчащими в стороны острыми суками скоб — и, медленно перевалив через дрожащие перильца, ухнуло телом о мерзлую почву.

Мимо Жименко скачками пронесся дизелист Косых, тускло блестя в темноте зубами, за ним мазутным крылом волочилась телогрейка, которую он, зажав в руке, тащил за собой.

Жименко сбежал с мостков, оглянулся — настил, едва освещенный фонарями, стал разваливаться на глазах, доски отпрыгивали в стороны и, вихляясь в воздухе, уносились в тайгу; потом рядом с телом вышки поднялся черный куржавистый столб, скрылся в выси, взметнулись большие темные предметы — обломки трансмиссии, — со звоном стукнулись о перекладины вышки в том месте, где находилась площадка верхового. И словно выпалило орудие — фонтан взорвался розовым пламенем, высветил тайгу на многие километры. Жименко отбежал к опушке и упал в сырую, остро пахнущую свежими, будто бы только что принесенными из леса, грибами канаву. Когда выглянул, чуть не закричал от боли — лицо обдало колючим жаром. Дымилась густыми клубами земля, быстро таял снег. Он расстегнул на себе телогрейку и натянул ее на голову, потом, прыжком выскочив из канавы, побежал к домикам. На бегу увидел, что от домов тоже отделяются черные муравьиные фигурки людей, бегут к Тром-Аганке, к оранжево поблескивающей светом опушке тайги.

— Куда же они? — беззвучный вопрос застрял на языке.

Жименко бежал, чувствуя, как колотится в груди поизносившееся сердце, слабеет прерывистое дыхание и противная тошнота подступает к горлу.

Он добежал до крайнего домика, у которого были настежь открыты двери, а внутри никого, увидел на столе выстроенные в длинную ветвистую дорожку костяшки домино. На лавке лежала ощипанная птичья тушка, и углу стволом к стене притулена малокалиберная винтовка с продетой в ушки веревкой, заменяющей ремень.

«Косых. Это его винтовка», — как о чем-то постороннем, подумал Жименко…

А Косых в это время сидел за толстым кедровым пнем на окраине тайги и звонко икал, неотрывно глядя на высокое зарево фонтана. На глазах его пламя высветилось ярким — рвануло бочку с соляркой. Сорокаметровая буровая вышка раскалилась до малиновой красноты и стала беззвучно стекать вниз к подножию пламени, потом долго еще чернел высокий угловатый корпус трансмиссии, не желавший поддаваться огню. Но и он вскоре раскалился, засверкал искрами-звездами, пламя подпрыгнуло еще выше, будто снизу невидимый кочегар подкинул горючего, грохот усилился, от него заныли барабанные перепонки. Пораженный этой картиной, Косых попятился от кедрового пня в глубину тайги, спотыкаясь о валежины и оскальзываясь на обледенелых куртинах, потом вдруг сорвался и с отчаянным криком покатился куда-то вниз по пологому склону, увидел, как его ноги, обутые в сапоги, по колено погрузились в воду.