Таганский Гамлет. Реконструкция легенды

Мы этот монолог в спектакле играем три раза. Он все время сидит в голове Гамлета. Сначала есть кусок, когда король и свита думают, как убрать Гамлета, что с ним сделать. Я пытаюсь решать вопрос “быть или не быть?” Во второй раз я пытаюсь все четко разложить по полкам. И он выясняет: “Быть или не быть? — вот в чем вопрос…” Достойно ль делать это или это. А самое центральное, основное место — когда Гамлета так подмывает, что он не может спокойно об этом говорить. Весь этот монолог — он на полном выплеске. Мне иногда кажется, что я не произнесу весь текст, что не хватит сил.

Д. Боровский. Эскиз сцены. Общий план

Мне кажется, Шекспир — очень земной поэт. Его играют в плащах, шпагах, а ведь он говорит, что век был очень грубый, жестокий, суровый, и его персонажи ходили в коже и шерсти. И мы в нашем спектакле тоже одеты очень просто, в грубых-грубых шерстяных вещах. Но самое интересное, что это оказалось очень современно, потому что сейчас тоже шерсть носят.

У нас нет корон, у нас нет особенных украшений. Лишь королева Гертруда — Алла Демидова — носит грубую большую цепь. Герб, вероятно. Очень грубо и просто. Это совсем не мешает, это, по-моему, потрясающий прием. В “Гамлете” это невероятно, что ничего почти нет. Ну, а занавес своими поворотами и ракурсами дает возможность делать перемену декораций: коридор, комнату, кладбище, замок. Занавес работает, как персонаж, как стенки или целые павильоны в других спектаклях. Главное назначение занавеса “Гамлета” — это судьба, потому что в этом спектакле очень много разговоров о Боге, хотя это спектакль и не религиозный. Но почти все нанизано на это. С самого начала Гамлет заявляет: “О, если бы предвечный не занес в грехи самоубийства!”. То есть самоубийство — самый страшный грех, а иначе — он не смог бы жить. С этой точки и начинается роль человека, который уже готов к тому, чтобы кончить жизнь самоубийством. Но так как он глубоко верующий человек, то он не может взять на себя такой грех: закончить свою жизнь. И вот из-за этого занавес работает как судьба, как крыло судьбы.

Схема движения занавеса

Этот занавес дает возможность удовлетворить любопытство зрителей. Зритель всегда хочет узнать, а что же находится еще там? И в этом Эльсиноре, в этом королевстве, в этом таком странном и в то же время обычном государстве, естественно, масса интриг, подслушиваний. За занавесом все время присутствуют какие-то люди. И мы очень часто даем зрителям поглядеть, что же происходит за занавесом. Это дает возможность параллельного действия, это такой кинематографический прием. Например, в одной половине сцены я читаю монолог “Быть или не быть”, а в другой половине разговаривают Король, Полоний и свита. Когда я вижу, что кто-то подслушивает за занавесом, я убиваю Полония, нанизывая его на нож, потому что занавес можно проткнуть ножом. Там есть какие-то такие щели. Потом занавес разворачивается, и Полоний висит вот так на ноже. Это не только эффект… Все время ты можешь посмотреть, чего еще находится там, за этими кулисами, где кипит жизнь: кто-то ходит, кто-то подслушивает — ты видишь вдруг ухо в прорезь…

Короче говоря, это дает возможность создать жизнь не только на сцене, но и рядом…

Во время исполнения роли Гамлета я всегда теряю два килограмма. Это точно. Я на весы вставал перед началом и после спектакля. Но я эти килограммы набираю обратно. О своей роли Гамлета я написал стихотворение, из которого вам хоть немножко станет ясна трактовка образа Гамлета. Называется это стихотворение “Мой Гамлет”».

Рукопись стихотворения «Мой Гамлет»

Рукопись стихотворения «Мой Гамлет» (оборот)

Работа над спектаклем в эпизодах

В моем архиве сохранились аудиозаписи репетиций и обсуждений «Гамлета», которые позволяют нам теперь, спустя 50 лет после премьеры, побывать в театре и окунуться в атмосферу споров и предпремьерных размышлений.

Несколько эпизодов из репетиций спектакля «Гамлет» в 1971 году

Эпизод 1

Начало репетиции. Высоцкий выходит в костюме. Любимов придирчиво осматривает его. — Когда ты будешь голый, и когда хламида будет подогнана, нужно сделать, чтоб это был несчастный худой человек. Сейчас она просто бесформенная и глупая.

На сцене темно. В зале — тоже. Кто-то бросает реплику: — Он как тень предателя…

Любимов обращается к осветителю: — Да ну, товарищи, я Алику[143]говорю: Алик, увеличь процент света на десять процентов.

Артисты всегда рады переключиться на кого-то другого. Высоцкий сразу подхватывает разговор: — Ну вот, а все говорят, что Любимов лучше всех видит. Ведь все видно. Ну, хорошо, я такой, но вот Давид сидит…

Хмельницкий все переводит в шутку, вступая своим неповторимым басом: — Да Давид, он разве видит…

Однако надо начинать. — Так-с, — Любимов оглядывает всех на сцене, — я прошу начать репетицию с самого начала.