К здравым замечаниям надо прислушаться, подумать о них, но в коренном споре я на стороне Можаева, Крымовой, Самойлова, Копелева и других. А не на стороне Александра Абрамовича Аникста. Хотя он констатирует, что он видел летом и сейчас, он считает, что спектакль очень вырос, то есть двигается в правильном направлении. Причем, имея за плечами все поэтические представления, можно сделать так, что Аникста это удовлетворит, то есть резко повернуть корабль и направить его в другую сторону.
Поэтому, как король говорит, пришел я к следующему решению. Спектакль надо очень быстро сделать так, чтоб он мог идти спокойно, без накладок, с полной актерской отдачей. Это требует еще последнего окропления живой водой и должно быть потом освещено вдохновением. Оно не контрольно, вдохновение. Но надо, чтоб на каждой репетиции были прорывы у какого-нибудь актера, чтоб мы видели, что на этой репетиции заблистал этот, этот, этот. Нет, на второй репетиции эти хорошо работали, уровень был, но вот осеняло это, это, это.
Мне очень ценно, не потому что он мой приятель, то, что Можаев говорил. Он говорит: «Я много всяких Гамлетов видал», — как Кузькин, — но меня больше всего устраивает, что житейски все правильно, что существуют люди, которые во имя корысти своей, своего благополучия, своего утверждения, стабилизации того, что у них есть, идут и давят кого угодно. Он может и дочь подложить. До этого, когда ему казалось, что он может погореть на этой связи, он запретил. А когда у него мозги вдруг скумекали, что тут можно сделать бизнес и неплохо поживиться, он и дочку готов подложить. Но тут же, когда он увидел, что осложнения, ему совершенно не нужные, он свое с королем толкует, не замечая, что она раздавлена. Она там ревет, за занавесом. Вот эта реальность и жестокость.
Когда был спор, какой был Шекспир — хотя это вообще беспредметно обсуждать, какой был Шекспир, — то я в этом споре за людей, которые говорят, что он был очень реален. Он работал рядом со зверинцем, и в зверинец ходили, а в его театр — нет, поэтому он иногда перебирал: убивал не двух, а сразу семерых — чтоб пошли зрители. Там львы терзают, кормят их, тушу кидают — туда идут, а к нему в театр не идут. Значит, он усиливал это дело. И выводил посмешить полуклоунов-могильщиков, и поэтому его обзывали дикарем. Лев Николаевич разгневанный говорил, что это какая-то дьявольская вампука, идиотизм, он вообще не понимает, почему его произвели в ранг гениального, что происходит, и разбирал, и доказывал, что это чушь. А мне кажется, это был типичный такой земной театр, очень реальный, поэтому у него артисты говорили на злободневные темы, поэтому и Брехт брал «Кориолана» и делал по-своему шекспировскую трагедию, и вводил в нее очень много конкретных современных вещей, чтобы она была понятна.
В этой статье про Брука хороший образ есть, что он как хороший реставратор смывает икону: один слой, второй слой, третий, четвертый, стараясь найти первозданный слой.
И мы с вами можем попытаться, как нам кажется, первозданное это сыграть.
Эта сцена из пьесы Тома Стоппарда «Розенкранц и Гильденстерн мертвы» была дополнением к спектаклю. И игралась как второй финал.
Валерий Золотухин был назначен на роль Лаэрта. Однако в записи слышен его голос в роли Могильщика.
1-й могильщик.
2-й могильщик.
Горацио. О чем?
2-й могильщик. Ну, все насчет дворца. Ты прибыл с севера и ничего не знаешь. Безумный Гамлет, прошлый год, убив отца, на этот раз прикончил сразу двоих — беднягу Клавдия и матушку. Во время сна он влил им в уши яду…
Любимов: — Да играйте вы как следует. Копайте землю. Надо вразрез сцены идти. Кончилось все. Это добавка после, прошло уж все. Надо найти тон верный. Привет! Слушай, чего там слыхать-то?
2-й могильщик…Аяд ему вручил какой-то Призрак. Не знаешь?
Любимов: — Люди любят сенсации сообщать. «Слушай, ты! Слыхал, чего тут творится-то, а?!»
Горацио. О чем?
Любимов: «А! Ты прибыл с севера и ничего не знаешь. Тут, милый, дела-то какие. Безумный Гамлет-то — преступник, ха-ха!» — «Да нет, да что!..» — «Тут ты попался, сына звали Гильденкранцем!» — и все вылепил. И опохмеляться тоже хорошо.
Антипов: — Это когда он выпьет — хорошо.
Любимов: Ну, вы любители. Текст хороший. Правильно, когда ты иногда с землей останавливаешься, бросаешь фразу, кладешь ее на место. Надо все это ощутить как-то. Это должно быть сделано актером. Дальше.
Горацио. Меня зовут Горацио. Я прибыл сюда из Эль-синора.
2-й могильщик. Полно врать, Горацио здесь был на той неделе. Шикарный тип — все пальцы в перстнях — истый царедворец.
Любимов: — Это хорошо с землей сказать: «Шикарный тип!» — а потом смачно землю плюхнуть. Надо вкусно все делать.
2-й могильщик. Он, кстати, первый, кто разоблачил делишки принца.
Любимов: — Еще лопатой дать по куче: «Истый царедворец», — бух, бух.