Любимов возражает собеседнику: — Это другое дело. Я тут не согласен. Тут и есть расхождение. Аникст говорит, что надо было делать спектакль плечом к «Зорям…», что там есть хороший трагический финал, а мне кажется, тут совсем другое. Потому что Шекспир все время везде оперный — ряженые, оперные люди. А где же характеры Шекспира? Пушкин говорит: «Я учился у Шекспира характерам, жесткости». Монолог Бориса Годунова он брал от молитвы Короля, верно? И вот эти все: «Все тошнит…» — И последнее замечание такое, кто высказывался, я не помню, что надо трагизм довести до конца, это же все-таки трагический спектакль, трупы есть, надо довести до конца то, к чему шло, шло, этого ждали весь спектакль… — Юлий Ипатыч, это все же наизусть знают. Мы тут забываем, что вот в Маяковском мы тогда верно искали — все же знают эти стихотворения наизусть. Поэтому мы их вообще пунктиром давали. «И жизнь пройдет…» — и дальше просто вступала музыка: та-та-та, та-та-та-та, все же сидящие знают дальше наизусть. Так и тут, знают же все смерти. Эти монологи все знают наизусть. — Это верно. — А мы чего-то будем опять пугать. Поэтому и сделано это отсюда так, поединок. Поэтому был другой, но был и реальный ход в поединке, помните? — Да. — Может, кому-то и больше понравится, но здесь чисто условная сцена — обозначение смерти. Это кода, развязка, уже все кончилось, все ясно. Надо после похорон Офелии вообще играть коду. Условную коду. — Юрий Петрович, а вы не хотите похороны сделать, чтоб гроб выносили из-под занавеса, и занавес его увлекает?.. — Нет, мне больше нравится — на крышку гроба кладут землю, заколачивают крышку — это жестче и реальней, а там было условней. — Там было условней, но видно было, что это не толпа какая-нибудь. — А не надо, это должны быть одинокие похороны, никого нет. — Было очень здорово — вылезает гроб из-под занавеса… — Мне больше нравится реальный ход. По-моему, хорошо, когда землю на гроб кладут, забивают, лопатами. А? — Впрямую это. Это дело решения, тут советовать сложно. — Варианты были. Был вариант, где просто шла процессия, и потом они опускались. Мне кажется, нужно сознательно делать абсолютно условные вещи при безусловности воды, земли, черепа настоящего, на который смотрят они, копания, закусок, понимаете. — Когда пиво начали пить, было колоссально на репетиции. Очень хорошо. Вдруг начинают жрать. Знаете, Юрий Петрович, мне пришлось видеть одного могильщика действительно, я был на похоронах дальнего родственника. Красивый мужик, в красном свитере стоял, пузатый такой, толстый, и они говорили о жизни, а там идут речи все, а они тихо очень деловито обсуждали где сегодня были, как собраться, еще что-то. В красном свитере, красивый, импозантный гигант жизни стоит в могиле и делово так тихо-тихо между собой… Вот такой красивый человек, могильщик. Мудрость жизни — жизнь продолжается. Он — не гротеск, он — жизнь. Мне так понравилось это. Дико. И красиво. — Ну, тут несколько другая тема идет, у этих типов. А? — Он резанет здесь. Могильщик любит жизнь и смерти не видит. По-моему, и у Шекспира такое же. Главное, в красном.
Любимов: — Давайте, давайте.
Гильденстерн[162]. Почтенный принц, я вас очень прошу, введите свою речь в какие-то границы.
Гамлет. Не могу, я безгранично предан его величеству.
Любимов: — Володь, встань на край, на уголочек. Вот сюда, на уголочек могилы. А вы с этой стороны.
Гильденстерн. Тогда не уклоняйтесь так упорно от того, что мне поручено.
Любимов: — Подожди, не высвечивай эту могилу.
Гамлет. Я весь внимание и слух.
Гильденстерн. Королева, ваша матушка…
Гамлет. Да, сэр.
Гильденстерн. Принц, она желает с вами поговорить у себя в комнате, прежде чем вы ляжете спать. Ваше поведение удручает и ошеломляет ее.
Гамлет. Удивительный сын, способный так удивить и ошеломить свою мать.
Любимов.
Розенкранц[163].
Гамлет.
Любимов: — Теперь вам хорошо реагировать на лежащего, знаете, в рожу посмотреть этой сволочи, которая лежит. И потом перестраивайте тело обязательно к принцу. «Ему бы в гроб», — а дальше вежливо.
Ты трубу-то опускай, когда играть не надо. Трубу опустил и глазом на них смотришь. Вот. Хорошо сейчас улегся, прекрасно лежишь, естественно.