Таганский Гамлет. Реконструкция легенды

Любимов: — Теперь, Геннадий[164], пожалуйста, когда Веня свалился вниз, возьми его занавесом, поверни на Гамлета чуть-чуть. Раз — и на место встал. И после этого говори: «Так ли? Разберем». Понял, Володя?

Высоцкий: — Да понял, конечно, Юрий Петрович.

Любимов: — И тихонько опять отошел: «Да это же награда, а не мщенье». Вот, нет тебя, но чувствуется, что ты стоишь.

Король

Скорей колени гнитесь! Сердца сталь,

Стань, как хрящи новорожденных, мягкой!

Любимов: — Совсем его убивать нельзя, видишь, он рыдает.

Гамлет

Назад, мой меч.

Любимов: — И опять ты слушаешь и видишь, что он в полном раскаянии плачет. «Назад, мой меч».

Король

Слова парят, а чувства книзу гнут,

А слов без чувств вверху не признают.

(Удар, музыка)

Любимов: — И тебя смоет, стой.

Смехов: — И ушел из комнаты, может быть, я вошел в нее перед началом молитвы.

Любимов: — Подожди, сейчас это я придумаю.

Высоцкий: — Юрий Петрович, для того, чтоб это вышло, сейчас длинновато получается второй раз. Нужно мой текст не распределять на тянучку эту, а — он попробовал, сказал: «нет, не могу», — и увел занавес.

Эпизод 14 Худсовет

Любимов сидит на стуле за режиссерским столиком в зрительном зале, в середине центрального прохода[165]. Настольная лампа освещает его лицо. Вокруг разместились приглашенные члены художественного совета театра — поэты, писатели, общественные деятели. Слева, рядом с Любимовым, в зрительском кресле сидит поэт Евгений Евтушенко. Справа поодаль театральный художник Энар Стенберг, рядом с ним театральный критик Борис Зингерман. Чуть позади — помощник по литературной части Элла Левина, артисты и работники театра.

А. АНИКСТ. Я был весной, а потом долго не видел эту работу. Должен сказать, что это уникальный случай, потому что во время репетиций создано фактически два спектакля — весной и сейчас. Это редкий случай, просто феноменальный, потому что и выдержки хватило и фантазии. И это другой спектакль не потому, что Юрий Петрович сделал занавес, но и потому что, как-то все стали более зрелыми, что-то пережили, и это просто замечательная вещь. Во время репетиций вы сами стали немножко другими и уже можете делать варианты не через 5 лет, не через 10, а вы сделали их за один скромный промежуток.

Я хочу коснуться одной проблемы, не говоря обо всем. Проблема состоит в том, что стиль спектакля, как он задуман, прозаический, антипомпез-ный, чтобы не было бородатых фигур, привычных в шекспировском стиле; и задача состоит в том, чтобы сохранить этот принцип, чтобы спектакль был обыденный даже в чем-то, но создать трагический стиль. Во второй половине кажется, что это получается у некоторых актеров, а иногда это не соблюдено достаточно. И тут дело не в принципе, а в том, что сделать это чисто и сохранить, сыграть, где стиль простой трагический переходит в простой стиль разговорный, чересчур современный, такую семейную драму, и я бы даже сказал, мещанскую в некоторых моментах. Вот задача чистоты принципа, ее соблюдение очень важно. И в пластике, и в голосе. Я бы сказал, что первая часть спектакля по музыкальному решению, актерскому, проходит под знаком Полония, и его интонации довлеют и определяют общую тему, что неправильно. Ну, дилеммы такой нет, что или трагедия, или простота, но надо, чтобы в этой простоте все было соблюдено.

Конечно, в «Зорях» прозаический текст, там больше внутренняя возвышенность, а здесь стихи, и есть опасность некоторой позы, поэтому происходит заземление текста. Надо сохранить грань и сохранить точность. По-моему, есть такое соединение, синтез простоты и внутренней поэзии у Высоцкого. Вообще, все лучше играют намного, чем весной. У Аллы Демидовой, тень отца прекрасно сейчас сделана и по-новому, у Смехова в главном монологе, еще не везде, но уже есть то, чего не хватало в начале. Он намного значительней.