Б. МОЖАЕВ. Удачно, блестяще, блестяще то, что с этого начинается. Это действительно становится такой кульминацией. И вообще к роли Гамлета, к Высоцкому никаких претензий. Просто только одно спасибо за блестяще в отличном настоящем пафосе проведенную роль без крика. Очень здорово. Видел я Скофилда, видел я немцев всяких разных, наших актеров. И, по-моему, это лучший Гамлет, которого я видел, тут истинность Гамлета передана. Спасибо. Вот. Очень хорошо, что тут и не современные костюмы, и не шекспировские времена. Вместе с тем, действительно, поскольку у зрительного зала может возникнуть какое-то несогласие с трактовкой, то нужно видимо до деталей все продумать. Мне лично мешали два стража. В начале, Горацио — это блеск. Горацио меня всегда радовал, когда я на него смотрел. А вот Марцелл и Бернардо рядом — стоят два лабуха, вы понимаете. Как-то иначе они должны выглядеть. Одевайте их в лацканы, сделайте их просто поспортивней, повоинственней, все-таки стража, охрана, воины, а не какие-то случайные парни, забравшиеся сюда. Может быть, в костюм Гильденстерна или Розенкранца красненькое что-то добавить.
Ю. ЛЮБИМОВ. Это тебе что, Давид сказал, красненькое?
Б. МОЖАЕВ. Что-то мне не очень. Вот так, а все остальное здорово. И Офелию действительно немножко, может быть, иначе одеть.
Э. СТЕНБЕРГ[167]. Юрий Петрович, петуха надо в белых перчатках показывать.
Ю. ЛЮБИМОВ. Сразу принимаю. Великолепная штука, благодарю вас. Прекрасно, в белых перчатках.
М. ТУРОВСКАЯ[168]. Главное то, что вы сейчас играете прекрасно. Но есть вещь, которую я бы на вашем месте играла по-иному. А именно. Ну, например, Высоцкий отказывается оттого, что привычно в нем, и оттого, как его действительно знает весь Советский Союз. От этих интонаций он освободился полностью, может, за исключением одного единственного места, в котором я подумала, как прекрасно, что он вдруг сказал это так по-своему, как он говорит всегда. Не то что всегда, а как его привыкли знать — это в могиле Офелии, когда он на одну секунду сказал: «Ах, ты на горло, я тоже могу». То есть мне кажется, то, что вы очистились от всего этого, и сейчас все играется в очень благородном тоне, это прекрасно. Но есть какие-то секунды, быть может, когда это должно быть контрастней.
Предположим, условно я говорю. Приходят Розенкранц и Гильденстерн. Их вызвали как старых приятелей. И он с ними разговаривает так, как он разговаривал до смерти отца — есть секунда какая-то, когда он разговаривает так, как это было раньше. То есть надо ему где-то позволять себе другие интонации, как бы от прежнего, чтобы был контраст, чтоб было видно, что он стал другим, что не только Высоцкий стал другим, но и Гамлет стал другим.
Ю. ЛЮБИМОВ. Значит, два пожелания…
М. ТУРОВСКАЯ. Нет-нет, Юрий Петрович, я имею то же самое пожелание, мне кажется, что эти маленькие такие точечки, где он может позволить себе что-то от своего прежнего, они еще больше выиграют, если будет то, что сейчас в роли есть главное. Вот вы поставили гроб, могилу, и там все эти черепа. Он ведь ходит по сцене, когда все остальные заняты своими сегодняшними делами: кто кого подсидит, кто на какое место сядет и так далее. А он ходит по сцене в присутствии смерти. И в предчувствии собственного самоубийства. Это есть вещь, которая составляет вторую сторону того, как Гамлет сделан у вас. И это очень сильная сторона. И чем больше будут эти обертоны прошлого, тем сильнее будет эта вторая сторона.
Ю. ЛЮБИМОВ. Тут я с вами совершенно согласен. Будет страшнее — когда видно, как та сторона делает свои дела. По трупам к звездам идут. Свои дела они делают с тем же азартом.
М. ТУРОВСКАЯ. Да, да, да, вот. У Высоцкого, мне кажется, где-то контрастней нужно.
Это первое. То же самое, мне кажется, касается и остальных. На мой взгляд, очень хорошо играет Смехов. И за счет чего он очень хорошо играет: за счет того, что в сцене молитвы он позволяет себе это делать на полную железку, то есть не изображать человека, который что-то бормочет, а Гамлет в это время хочет его прикончить. Он молится по-настоящему, то есть по-настоящему не видит выхода из этой ловушки: с одной стороны, он прикончил брата и что с ним будет на том свете, а с другой стороны, он отдавать ничего не хочет. Как ни странно, у меня, вы знаете, есть одно предложение в порядке полного идиотизма и бреда. Очень хорошо и здорово сделано то, что в сценах, когда приходит Призрак, вы делаете полный свет на сцене, это очень здорово, очень интересно. И Призрак во плоти, а не что-то неопределенное. Но у актера, который играет тень отца, роли все равно нет. Физически невозможно сыграть это так, чтоб мы поверили Гамлету, что тот был бог знает что, а этот — мразь земная, в то время, как этого мы видим в действии, а того мы в действии не видим. Вот, в порядке полного бреда скажу такое предположение, вы можете его не принять, как угодно, что приходит тот же самый человек, то есть, иначе говоря, они братья, они похожи…
Ю. ЛЮБИМОВ. Было! Было позавчера, ха-ха-ха! — было. Начали говорить, что путает он все.