Таганский Гамлет. Реконструкция легенды

Режиссеры, которые всерьез занимались своей профессией, два-три раза за жизнь. Крэг ставил раза три, по-моему, Брук ставил дважды — один раз у него не вышло, не вытянули актеры, а потом, во второй раз, он сделал коррективы, причем он его повозил по провинции, переставил весь, пока спектакль не вытянулся, — и тогда уже снова стал играть и ездить с ним по всему миру. У многих в театре есть недооценка трудности проблемы. Это большая высота, ее трудно брать, и точность должна быть во всем, сочетание низменного и высокого. Я со всеми высказываниями согласен. Но это вкусовое дело — делать трупы, не делать трупы, это подумаем. Но есть вещи коренные.

С вами, Наташа, тут одно…

Любимов обращается к Наталье Сайко, которая играла роль Офелии. К ней было больше всего замечаний на худсовете. Высказывалось предположение, что серо-коричневое платье делает ее серой мышкой, незаметной на фоне занавеса.

…— Вы, Наташа, сегодня не прорвались, вы все сделали, как установлено, но вас не осеняло, поэтому вы и отстали.

— Мне двигаться было трудно.

— Это наплевать. Один раз вам еще хуже было двигаться. Когда говорят, платье не то, это не утешение, Наташа. Может быть, оно не в выигрыше, мы подумаем, оденем другое. Не в этом дело. В этом же платье у вас были отличные репетиции, когда вас занавес поволок, вы упали, потом встали. А сегодня он кончил сцену, а вы ее не подхватили. Наоборот, вместо того, чтоб кульминацию сыграть, — то, что я вам все время толкую. Например, вы «Гамлет»-то крикнули, а дальше — у-у-у-у! — и вся сцена ушла. А ведь это кульминация, вы должны перекрыть всю сцену последним монологом. А вы ее остановили. Вам надо ухо развивать. В хороших театрах, где еще чувствуется коллективное биение, актер, выходящий на свою сцену, слушает предыдущее, а не бежит на выход неизвестно откуда. Он слушает внимательно сцену перед ним, что она — упала или нет… Куда он выходит для того, чтоб дальше нести это, как эстафету в спорте: один задержал — и все, уже второй-то не вытянет. Каждый должен в своем промежутке хоть секунду отвоевать, иначе команда не выйдет, ее обскачет другая.

Но они нашей кухни не знают, поэтому за сегодняшнюю репетицию я должен похвалить актеров. Но, к сожалению, у нас это редко бывает. Поэтому важно быть очень трезвыми к себе и беспощадными. Сегодня была хорошая репетиция. Но и она вызывает еще ряд вещей, которые должны быть дополнены и доделаны. Не так уж много было неточностей, но были. А это все равно как в спорте: три секунды после сцены рухнуло оттого, что задрыгался занавес, потом начал биться, пропало три фразы — и все, и уже подрубилось то, что завоевано. Надо все время дальше двигаться.

Вы сегодня довольно формально подвинули второй акт, как я просил. И можете себе представить, еще недостаточно подвинули. Еще темпа, ритма спектакля недостаточно, то есть всем еще можно подвигать наполненность и экспрессивность текста вперед, воздействие текстом на партнера может быть еще более энергично и более быстро. Текст должен быстрей, стремительней развиваться; иногда чувствуешь, как актер останавливает пьесу. Поэтому где вы прорываетесь до конца экспрессии, заложенной в этом необыкновенном странном человеке, который Шекспир называется, — там мы достигаем с вами каких-то успехов.

По линии злодеев я сказал то, что сегодня очень сжато говорили и очень дельно. Мне понравилось, как выступали. Я не о том, что хвалят или ругают, как, к сожалению, всегда мы стараемся, — не в этом дело.

Жизнь покажет, будет жить спектакль или не будет. А что гадать… Но с замечаниями я почти что со всеми согласен. Они были правильные, точные и лаконичные.

Теперь я буду говорить персонально.

Алла, они говорят, что вы где-то перебираете. Знаете, в чем это выражается? В тембре плача, у вас есть сделанность манеры плача. А гораздо сильней кусок, когда вы совсем бросаете это, а просто на него глядите, когда отец появляется — и начинается кусок; вода — все нужно учитывать — вода выплеснулась, а она очень помогает и вам, и ему потом она чрезвычайно помогает.

Вдруг из фойе доносятся голоса. Шум, беготня. Кто-то пьяным басом кричит: —Фронька! Фронька!

(Пауза) Любимов кричит, чтоб его было слышно в фойе:

— Почему вы себя ведете так в театре?! Екатерина Андреевна, выясните, кто там так ведет себя, и отведите в «Каму».

Шум продолжается.

— Кто продолжает так вести себя там?

(Пауза) Звуки удаляются, стихают. Любимов продолжает:

— Это наш стиль. Вы еще с ним миритесь, я уже старше вас намного, у меня не хватает больше терпения с этим мириться. Давайте. Пойдем по замечаниям. Значит, раз. Вот так выбивают…

Поняли, Алла? Где можно выразить то, что там говорили справедливо…

Входит помощник режиссера Екатерина Андреевна Дроздова.

Любимов обращается к ней.

— Кто это безобразничал? — Это девочки какие-то. — А почему они ходят здесь?

(Все смеются) — Девочки?.. — Нет, там был еще бас.

Актеры: — Юноша!

Демидова напоминает Любимову его последнюю фразу:

— «Ах, Гамлет…»