Таганский Гамлет. Реконструкция легенды

Любимов: — Он сказал спокойно, он сыграл огромную роль, устал не меньше, чем вы. — А я не говорю. — Не надо и со мной вести диалогов. Есть работа, есть дисциплина, а есть дурное воспитание, которое надо преодолевать. — Я спокойно. — Вот не надо, я вам сказал уже, преодолейте, посидите — и успокойтесь. Этот стиль я не буду терпеть в театре. Не буду. Я всех вас очень распустил. Дальше.

Ассистент продолжает: — «Проход Лаэрта, там не было людей».

Любимов: — Что? — Там не было одного человека, и прошел вяло, тихо проходили.

Любимов: — Во-первых, не было одной дамы. Это нужно делать ярче, и совершенно другую сцену актерам. А нам нужно там со светом что-нибудь найти. Не то что вы прощаетесь с отцом и с сестрой, а вы наконец вырвались в свой мир и можете там себя вести, как вам хочется.

— Мечи там не держали у Гертруды.

Любимов: — Почему у Гертруды не было мечей?.. Вы сорвали сцену. Еще раз говорю: в сцене с Призраком ритуальные жесты правильные. Их нужно смело отшлифовать. Совершенно условный жест — когда он говорит плохо о жене, она в ужасе закрывает себе глаза совершенно условным жестом. Шекспир настолько ёмок, что можно делать такие странные резкие вещи. И так же Призраку, нужно рельефней играть. И дальше условность эту можно продолжать, но чтоб она трогала нас.

Любимов обращается к А. Пороховщикову, исполнявшему роль Призрака: — Вы правильно работали, Саша, но можно не бояться конкретности более жесткой: «Посмотри, что с матерью твоей!» — то есть подтекст: я просил тебя, нельзя так с женщиной обращаться, чтоб ты там ни делал. И так же можно конкретней и даже стремительней играть и Призрака. Все начинается очень ярко, и она вдруг наползает на зал. Поэтому и должна экспрессия быть: «Вот слушай, мой сын, как все было: все отняли, растоптали, все уничтожили — так получилось. Если ты мой сын, сделай что-нибудь. Никто не хочет помогать. У меня одна надежда на тебя. А так я и буду ходить все время и маяться. Я — дух, вот и успокой меня. Ты даже не видел, как меня хоронили, так хоть душу мою успокой». Дальше.

— Так. «Шумно. В тихих сценах треск идет вовсю…»

Любимов: — Екатерина Андреевна, очень шумно. И поэтому я прошу вас, чтобы у меня на столе лежал список, кто шумит. Вот и все. И за кулисами и на сцене. Не надо мне никаких разговоров. Просто список, кто шумит. Дальше. — Юрий Петрович, я объясняю уже три дня, что шум, и я не могу записывать на пленку. Извините, можно сказать. Лида, если вам не трудно, запишите флейту, пожалуйста…

Любимов: — Обязательно. Это я говорю уже три недели. Я раз пять вам говорил. Уже все, в пятницу сдавать надо.

Высоцкий: — Флейта играет кусочек из Вивальди, между прочим, у меня на пластинке есть, а они играют гамму.

Любимов: — Флейта до их ухода. Они ушли по флейте за занавесом. Дальше.

Высоцкий: — Они должны гамму играть, Юрий Петрович? Они играют прекрасный отрывок из Вивальди, у меня пластинка есть.

Любимов: — Она музыкально очень хороша.

Ассистент (читает): — «Призрак и Гертруда».

Любимов: — Когда кончается сцена у вас с отцом, отшагнуть ее, а потом уже поворачиваться. Это очень все важные мелочи.

— «Занавес на клятву Гамлета…»

Любимов: — На клятву Гамлета… Володя, перестаньте все разговаривать! На клятву Гамлета, когда вы двигаете занавес, тайну играйте, чтоб не подслушали, максимально быстрее.

Высоцкий: — Юрий Петрович, потом занавес меня сбивает в темноте; вы говорите, пусть он тебя собьет, а не получается, что он меня сбивает.

Любимов: — Алик! Должен быть виден Гамлет, когда его сбивает занавес. Он должен его резко сбить. Но для этого ты, Володя, не должен подворовывать. Ни ты, ни Алла.

Алла, вас должен сбить занавес. А вы сами идете, и он вас не догоняет. А надо, чтоб он вас ударил и в землю вмял.

Алик: — Им, наверно, тогда надо как-то по-другому уходить…

Любимов: — Надо просто поискать узкий луч света, который ударит по его фигуре. Их не надо светить, а его надо светить.

— «Филлипенко не испугался, когда Полоний упал»[170].

Любимов: — Филлипенко. Где он? Вы хорошо работаете, особенно вот этого типа в пантомиме и отравителя, филигранно, только тоже не перебирайте. Раз. А тут с ним…

Филлипенко: — С Полонием.

Любимов: — С Полонием надо просто больше испугаться. Вы неправильно оцениваете. Когда с ним плохо стало — а ведь когда крупный человек, который стоит на такой ступени, умирает, — тот перепугался: инсульт у него или что.

И очень просто сказал, вы повторяете фразу — он прервет вас, скажет, что перепугался, помогать или что? Поэтому и воду лейте с перепугу, чтоб он очнулся.

— «Второй выход двора с Гильденстерном и Розенкранцем идет грязно, плохо, занавес не стыкуется…»

Любимов; — Еще раз говорю. Когда вы поднимаете занавес, распределитесь, проверьте, как вы стоите, тогда вы поднимете его аккуратно, даже если видите, что нету Шаповалова или кого-то еще. Вначале не было Подколзина. Это тоже сильно повредило прогону.

— И страховать ходят, он крутится и идет сюда.

Любимов: — Да. Геннадий, надо уточнить, люди не страхуют занавес, и он меняет конфигурацию и мешает сцене дальше идти нормально.