Таганский Гамлет. Реконструкция легенды

Высоцкий: — Началась сцена Розенкранца и Гильденстерна сегодня, и была колоссальная пауза.

Любимов: — Да, да, это накладка была. Вы поняли? Пауза большая, не пошел занавес.

Хор голосов обсуждает накладку. Любимов продолжает:

— У нас и завтра прогон, то есть в четверг прогон и в пятницу. Дальше.

Значит, еще прошу вас, вы все тоже играете субординацию. При короле никто не смеет бросать занавес. Он опускается медленно. А не то, что — раз — и пошли скорей лясы точить за кулисы, петь пахабель какую-нибудь, или еще чего.

— Так у короля Розенкранц и Гильденстерн в профиль стоять должны. Как Вилькин сейчас стоит. Вилькин, «ждем распоряжения», — точнее сказать.

Любимов недовольно перебивает: — Нет, вы мне говорите, а я разовью. Там нужно согласиться на службу. Это тот случай, когда вас вызывают и говорят: «так вы будете служить?». И все — готово. Вот — Рубикон, понятно? Им нужно было проявить человеческое отношение и сказать что-нибудь, даже если они не такие храбрые, хоть как-то выпутаться из этой ситуации, а не быть двумя стукачами. А они согласились — вот: коготок-то увяз — всей и птичке пропасть. У каждого человека есть моменты, когда он должен сделать выбор. И они сделали выбор. Это должно быть сыграно. Поэтому потом, когда Гамлет их третирует, они и вынуждены только утираться и иногда злорадствовать тихонько, когда понимают, что будет безнаказанно, но иногда может и вырваться хамство! Но когда принц возьмет вас на мушку, вы сдадитесь, отступите. Не он отступит, а вы.

Демидова: — Гертруде острее принять «Да, правдоподобно…».

Любимов: — Вам надо две вещи принять там, Алла. Отыграть: «Ей это Гамлет пишет? — и заулыбалась, — значит, хорошо, я любовью занимаюсь и сын — не так все страшно. Мне-то казалось, он весь вот такой, а оказывается, у него интрижка, это прекрасно».

Демидова: — Да?

Любимова: — Обязательно! Тут нет другого хода. Это хорошо. Это вас объединяет с сыном — вы влюблены и он влюблен. Она удивилась чрезвычайно, а потом обрадовалась. И поэтому сказала: «Да, правдоподобно». Вот почему он потом так озлился, что он дал себя окрутить. Жена подвела, этот идиот старый подвел, а тебе расхлебывай. Почему он в таком ужасе говорит: «Я сижу и ничего не делаю, а они растаскивают королевство мое по частям», — вот от чего он с ума сходит.

Ассистент режиссера: — «Торговец…»

Любимов: — Гамлет очень конкретно говорит: «Кто вы? Вы торговец живностью. Вы дочкой торгуете своей». Это совершенно конкретная фраза. Вы из дочки подстилку делаете.

Высоцкий: — Надо сказать: «Вы торговец живностью», — не надо: «всякой живностью».

Любимов: — Ну, пожалуйста. Я тебе говорил это, кстати, дважды.

Смехов: — Может, лучше «живым товаром»?

Высоцкий: — Там есть «живым товаром»…

Любимов: — Как хотите. Мне все равно.

Смехов: — Живность — это куры, рыбы…

Любимов: — Ну, «живность» — доходит, если он скажет: «Вы торговец живностью», — и вы, Полоний, отыграйте, что вы поняли намек. Но не грубо. Люди умные, которые играют в эти игры — а он всю жизнь играет только в эти игры, он не глуп и все намеки понимает сразу. Все они не глупые, и в этих делах прекрасно разбираются.

— «Первый выход Гильденстерна и Розенкранца вялый и нет…»

Любимов: — В первый ваш приезд у вас не было двух вещей: первой открытой радости увидеть друга. Раз уж вы стали на этот путь, тем более себя надо как-то подготовить, верно? — неудобно, поэтому хорошо надо вздрючить себя, и тогда вы будете получать удары под дых и к концу постепенно сникать.

Высоцкий: — В начале принципиально повязки завязывать друг другу?

Любимов: — Принципиально. Очень хорошо, когда вы завязываете повязки. Это не мое упрямство, это просто очень правильно.

Высоцкий: — Юрий Петрович, вы пропустили самое главное. На мой монолог не воткнули повязки…

Любимов: — На твой монолог никто не удосужился — это все доказывает, как артисты относятся к сцене…

Высоцкий: — Один человек только…

Любимов: — Никто не воткнул повязки в занавес. Задумайтесь над этими вещами. После прогона противно этим заниматься, но вам даже повесили список, где все выписано, что делают актеры. Хотя актер, уважающий свою профессию, обязан сам записывать партитуру, которая установлена в спектакле. Странное ощущение иногда, это из тех же странностей, как Гамлет говорит: «Есть в этом что-то сверхъестественное», — первые разрушители спектакля — артисты, это удивительная штука. Когда спектакль разваливается, его же артисты разваливают. Но никто не хочет в этом сознаваться.

Ассистент: — «Гамлет держит занавес…»

Любимов: — Володя… подождите, имейте терпение еще 15 минут… Лучше акцент на деньги: «Кто же им платит?» — вот уже тут деньги, в ладони звенят.

Сегодня верней было, но внутренне еще точней нужно ощущать, что мы о себе говорили, об этом театре: «Ну и что же эти типы? Берут ноты, да? Ну и что же они? Ага. Они не понимают, что превратятся в такой же театр, как все? И делают это уже», — это наша очень реальная обстановка. Еще немножко — и нормально. Будет закономерно — не отличишь.

— «Выход короля и свиты на “быть или не быть” тянется…»