Таганский Гамлет. Реконструкция легенды

Я не принадлежу к числу тех, которым что ни покажешь на Таганке, им все хорошо. Но я к этому театру отношусь очень взыскательно; мне кажется, что после «Зорь» мы вправе относиться к этому театру очень взыскательно. Нельзя успокоиться на достигнутом в смысле исполнительском, надо еще со многим бороться.

…По вопросу весьма острому — по вопросу о трактовке этого произведения. Вот тут хотел бы сделать одно предварительное замечание такого рода. Дело в том, что моя профессия очень расходится с родом занятий моих товарищей, присутствующих здесь. Я, к счастью, не имею права ни один спектакль запретить, ничто снять в спектакле. Мне не дано таких полномочий. И я считаю это своей привилегией — то, что делает мое положение очень выгодным и удобным. Почему? Потому что если я хочу спорить с художником…

Б. ПОКАРЖЕВСКИЙ. Александр Абрамович, разрешите реплику: никто из здесь присутствующих тоже не занимается запрещениями.

Я знаю. Но мне как критику очень интересно увидеть Любимова — какой он есть сам. И я сейчас почти отказался, чтобы консультировать театры по Шекспиру, потому что я не хочу, чтобы они исполняли мою трактовку. Я свою трактовку знаю — мне интересна их трактовка. Должен сказать, что я у театра учусь, потому что театр часто открывает то, что критик сам не может увидеть. Театры открыли все нюансы психологии Шекспира, и от такого человека, как Любимов, я многого жду.

Когда идет проблема смерти, то Любимов здесь ничего нового не открыл. Все порядочные трактовки «Гамлета» придерживаются того, что в этой трагедии стоит тема смерти, что она представляет собой напоминание о том, что — ты делай, что хочешь, греши, бегай по земле, делай, что тебе угодно, но помни: тебя ждет последний момент, и каким ты к нему придешь, чем будет вся твоя жизнь, когда ты подойдешь к ее концу, как ты сам по-человечески ее оценишь, и даже такой человек, как Клавдий, ее оценит…

Эта мысль в спектакле проведена правильно. В этом смысле спектакль не содержит ничего нового, что отличалось бы от других — ставил ли это Питер Брук, или Станиславский с Крэгом. Кстати, у Станиславского с Крэгом мотивы потустороннего были более развиты, чем в других спектаклях: это была эпоха символизма, и о потустороннем много думали.

Михаил Михайлович очень правильно сказал, что это очень земной спектакль. Правильно — с этой пьесы снят налет мистицизма. Это правильное решение.

Второе — это тема справедливости, тема власти, тема тирании. То, что дал сам Шекспир в «Гамлете», это так много, что тут никакой режиссер к этому ничего не прибавит. Это трагедия, которая имеет очень большой, политический аспект, эта трагедия направлена на то, что власть брали все и все старались ее удержать. Это трагедия о власти, которая все кругом растлевает. Причем я должен сказать, что Шекспир далеко не всегда был так откровенен, как он сделал в «Гамлете», где есть целый ряд тирад, к которым не надо ничего прибавлять, потому что прочитаешь — и видишь, насколько это антитираническая вещь.

Этот акцент в постановке Любимова сделан, и сделан очень интересно, свежо. Так что и с этой точки зрения трагедия не может вызывать никаких возражений. Здесь есть верность выражения Шекспира.

Какие же здесь могут возникать вопросы и споры? О чем мы можем спорить с Ю. П. Любимовым? Расхождения начинаются с тех маленьких добавочек, где дело касается введения каких-то новых акцентов к шекспировскому тексту.

Мне кажется, что мотив смерти правильно дан в этом спектакле, но, может быть, чуть-чуть там есть маленький перебор. Непонятно, почему три черепа? Мне, например, кажется, что одного черепа достаточно и не следует перебрасываться тремя черепами. Шекспиру, во всяком случае, было достаточно одного черепа. Убийств надо семь, а черепа достаточно одного, чтобы он напоминал о смерти. Но я повторяю, что это дело ваше, как постановщика, и если хотите, пусть будет три черепа, хотя с меня, как со зрителя, хватит одного. Но вот вы сделали одну замечательную вещь — вы ввели этот элемент могилы, которая все время перед зрителем. Это сделано очень остроумно и очень точно. И в этой связи: поскольку все время играет этот момент, то зачем эти три черепа?! Получается перебор. Зритель видит все. Он сосчитает, сколько раз кричит петух, он насчитает, что у Любимова в «Гамлете» петух кричит три раза и т. д. Если бы я работал над спектаклем, я бы одну мелочь убрал, другую — добавил.

По поводу финала: у меня двойственное отношение к финалу. Он мне то нравится, то не нравится. Он мне не понравился потому, что кончилась трагедия, все захлопали, и вдруг выходят актеры и начинают играть. Вот если бы уже до того, как занавес их всех сметет, уже начал играться пролог, это бы шло наплывом, и зритель бы видел, что это еще не кончилось, — тогда бы не было второго эпилога. Но когда получился разрыв, это нехорошо.

Я тоже не знаю, откуда этот текст, я бы его сделал получше. Жалко, что нет нашего дорого Николая Робертовича, который бы это сделал чуть потоньше, чтобы эта ирония прошла.