Таганский Гамлет. Реконструкция легенды

Можно ли и нужно ли всем этим вещам придавать социально-философское значение, считать, что здесь уже точка зрения всего народа?

Вообще говоря, у Шекспира есть шуты, которые являются выразителями народной мудрости, но есть шуты, которые являются выразителями плебейской точки зрения, и есть шуты, которые обязательно вульгаризируют то, что происходит в идейной сфере. У него много градаций шутов, и вопрос о том, какую роль играют могильщики здесь, это есть вопрос о том, к какой категории шутов вы их причислите. Я не буду подсказывать, какими должны быть эти шуты, к какой категории следует их режиссеру причислить, — это его право. В «Лире» шут стоит выше других, в «Двенадцатой ночи» выше других, но в «Двух веронцах» шуты стоят ниже героя высокого плана. Так что у Шекспира это получается как когда. Вы должны это оправдать своим ощущением необходимости для вашего спектакля, а оправдать это ощущением необходимости можно только органически слив это, чтобы это не было довеском и привеском.

Я должен сказать, что у всех у нас есть желание советовать Юрию Петровичу, что делать. Я тоже иногда чувствую, что я бы ему хотел сказать: «Сделайте, пожалуйста, то-то и не делайте того-то». Но я, исписывая горы бумаги, когда сижу на спектакле, потом думаю: «Этого я ему не скажу, этого я ему не скажу, этого я ему не скажу… Скажу только мелочи.

Почему?

Если бы Юрий Петрович был учеником, человеком, которого я вправе учить, я бы ему наговорил больше, но у меня такое ощущение, что если я в своей области что-то значу, то я думаю, что он в своей области сделал и значит больше, чем я в своей. Такое ощущение у меня. Не потому, что я низкого мнения о своей собственной работе. Но просто потому, что быть художником — это очень большая, трудная и тяжелая миссия, которой я не позавидую, потому что муки художника, силы, которые он вкладывает в свою работу, вероятно, превосходят те муки и те силы, которые выпадают на нашу долю.

Поэтому я лично думаю, я чувствую, что к нему нужно всегда относиться осторожно.

Кроме того, я очень дружил с критиком Юзовским, и он, как-то хваля один спектакль, сказал: «Они играют мою концепцию». И мне стало очень досадно… Я видел спектакли «Гамлета», где играли мою концепцию, и должен сказать, что мне это было совершенно не интересно. Не потому, что это были слабые спектакли, но я все-таки, придя в театр, хочу что-то открыть для себя. Открыть то, что я знаю, мне неинтересно, идти надо на тот спектакль, где ты что-то узнаешь, чего ты еще не знаешь, услышишь то, что тебе не приходило в голову. И что греха таить, за что люди любят этот театр? За то, что Любимов — человек бесконечно одаренный, умеющий находить все новые трактовки материала. Спорим? Да, спорим, но не дай бог, когда мы будем уходить из Театра на Таганке, увидев то, что мы ожидали. Не дай бог, если настанет такое время.

Мне этот спектакль открыл какие-то новые, неожиданные для меня вещи. Я убежден, что этот спектакль будет самой большой сенсацией нынешнего театрального сезона; более сенсационного спектакля в Москве нет и не будет.

Хорошо это или нет? Хорошо, потому что театр, живущий без взрывов, без потрясений, без того, что публика так захвачена постановкой, что готова вцепиться друг в друга, — такой театр неинтересен. Интересно, когда театр активно действует и выдает что-то новое.

В прошлом сезоне, например, мне не хотелось ходить в театр, потому что пойдешь и спокойно уходишь оттуда, вас не захватывает. В этом году появляются какие-то новые вещи, которые вызывают интерес и которые говорят о богатстве нашего театра. Вы знаете, что одно время наш театр очень высоко ценили, затем он упал. Упал из-за того, что было в нашем театре очень много однообразия. Сейчас опять появляется разнообразие, и это очень хорошо, потому что если зритель посмотрел какую-то вещь в Малом театре, а потом пошел в «Современник» и увидел то же самое, это совершенно неинтересно. Нам нужно разнообразие творческих течений, нам нужны споры, нужна борьба мнений в творчестве театра, нужны разные направления. Сегодня были мхатовцы в театре и жали Юрию Петровичу руку, хотя, они, может быть, считают, что «Гамлета» надо играть иначе. Но совершенно неоспоримо, что у Любимова эта постановка вышла интересной. Например, очень разные спектакли «Антоний и Клеопатра» у вахтанговцев и этот спектакль у Любимова. «Антоний и Клеопатра» не вызвал никаких споров, хотя у Шекспира главный герой — очень красивый, величественный, мужественный и прекрасный, а Цезарь — маленький, плюгавый. А Евгений Рубенович сделал так, что роль Антония играет у него актер небольшого роста, а красивый и величественный играет роль Цезаря. Это же странная вещь!

Н. И. КРОПОТОВА. Но Цезарь там хорошей сволочью выглядит!

— Но совершенно другого типа трактовка трагедии.

И я считаю, что и этот спектакль имеет право на существование, потому что тому театру хочется выразить свое понимание.