Таганский Гамлет. Реконструкция легенды

и концертной работы В. Розов

Старший редактор

репертуарного отдела М. Мирингоф

Эпилог с текстом Стоппарда исключили, впоследствии Любимов его вставит в спектакль памяти Высоцкого, и его снова потребуют убрать, с формулировкой: «убрать текст ярого антисоветчика Стоппарда».

Замечание о том, что не надо делать паузу между словами «на нашей» и «датской» — ну, знаете, может, артист вздохнул неудачно…

В общем, паузу в результате отменили, но при этом так подчеркнув эти слова в интонационном плане, что смысл фразы нисколько не изменился: «на нашей» понималось буквально — на нашей, русской, а добавление «на датской» еще более усиливало смеховой эффект.

«За углом, в Каме» — не произносилось.

От Вениамина Смехова добиться «более яркого, выразительного раскрытия его потрясения от виденной пантомимы» — ну, может, и добились, тут уж как режиссер видит, сами понимаете, рисунок роли.

Ну, и требование убрать современную бутылку в сцене могильщиков, которая вызывала определенные ассоциации, связанные с тем, что действие происходит не в Дании, а в нашей стране, я думаю, удовлетворили. Хотя возможно, она и появлялась на ряде спектаклей уже после премьеры. Кто знает? Видеосъемки не велось, так что все может быть… Тем не менее, по Москве сразу же поползли слухи, что в спектакле много интересных ассоциаций и намеков, и это еще больше подогрело интерес публики.

К счастью, требование к Высоцкому не исполнять песню включили только в «предложение», а это уже было на усмотрение театра.

Фактически, итогом этого худсовета явилось то, что Любимова обязали исправить спектакль согласно сделанным замечаниям. Но к тому времени спектакль уже посмотрело огромное количество зрителей. Да и авторитетное мнение А. Аникста сыграло свою роль. И уже через неделю после вышеупомянутого обсуждения спектакля, 29 ноября 1971 года, официальная его премьера все-таки состоялась.

Приказ о премьере спектакля «Гамлет»

Премьерные впечатления театрального критика Т. Бачелис[177] необыкновенно важны для истории:

«23 декабря 1911 года Гамлет — Качалов сидел у самой рампы МХТ и тревожно поглядывал на застывшее за его спиной тускло-золотое виденье: мрачную пирамиду королевской власти.

29 ноября 1971 года, шесть десятилетий спустя, Гамлет — Высоцкий долго сидел в самой глубине пустой сцены Театра на Таганке, всматриваясь в публику. Переговариваясь, шурша программками, улыбаясь знакомым, люди входили в зал, искали свои места, рассаживались. Лишь изредка они прикасались взглядами к голому, будто обокраденному пространству сцены, — чтобы убедиться, что действие еще не началось. А оно началось. Трагедия шла, зрители, которые не знали, что на них смотрит Гамлет, уже в ней участвовали. Потом, конечно, они Гамлета замечали. Там, далеко, прислонясь к стене, он сидел на полу в спокойной и безучастной позе.

Странное чувство в этот миг возникало. Хотелось окликнуть его: «Эй, Гамлет!». Он был — свой, близкий, со знакомой гитарой на коленях. Но понятно было и то, что окликнуть его нельзя. Да, свой, да, близкий, он, однако, словно бы пребывал в другом измерении. И ему одному принадлежало священное право соединить иное, шекспировское, измерение — с нашим, обыденным. Мы и хотели встречи с Гамлетом и не хотели. Мы ее ждали, но, честно говоря, страшились. Мы были раздвоены в этот момент. Трагедия еще не шла (или уже шла?), но она уже играла нами. Владела нами.

Сцену поглощала темнота. Фигура Высоцкого исчезала во мраке. Тонкий луч света ударял в левый верхний угол, и там, шумно хлопая белыми крыльями, весело кукарекал живой петух. Двое могильщиков с лопатами в руках возникали у рампы и начинали неспешно копать землю. Крик петуха — голос пробуждающейся жизни. /Молчание могильщиков — угроза смерти. Альтернатива «быть или не быть» выставлялась прямо и простодушно… Пьеса шла перед открытой могилой, яма ждала каждого.

То попарно, то поодиночке исполнители выходили из-за кулис, с отрешенными лицами выстраивались в ряд невдали от авансцены. Потом отступали назад, и вот тогда-то над подмостками нависала напряженная пауза. Из глубины — с гитарой в руке, в тонком черном свитере, в черных джинсах и мягких сапогах — вставал и направлялся вперед Владимир Высоцкий. У него было мертвенно бледное лицо, он шел медленно, шагал тяжело. Гитарный аккорд начинал песню. Вплотную приблизившись к нам — и к огромному, воткнутому в пол мечу, крестообразная рукоятка которого бросала тень на лицо актера, — Высоцкий охрипшим своим баритоном пел стихи Пастернака о Гамлете.