Тайна двойного убийства

Радомский молча кивнул и вновь запустил под пиджак руку, растирая грудь.

Капитан быстро шагал к проходной, обдумывая услышанное от Радомского. Предположения подтверждались. На станции технического обслуживания творились черные дела. По той информации, что он имел на сегодня, можно было судить лишь об общих чертах махинаций. Но скоро все встанет на свои места. И с Гулиным нужна ясность. Почему он подписывал липовые отчеты? А потом записывал в свою книжку заказы-наряды, по которым, теперь это уже установлено, допускались злоупотребления?

Два варианта: либо Гулин прямой участник махинаций и собирал на подельников компрматериалы, либо Гулин не знал о липе и, что-то заподозрив, пытался проверить…

Волна усмехнулся: ну и додумался. Два варианта. Конечно, два варианта, это ясно с самого начала. Главное — какой из них верен. И этого главного капитан не знал.

Таня с переводчицей сидели рядом на деревянной скамейке возле круглой клумбы с цветами и поднялись навстречу, увидев Антона. Присядистый старый "жигуленок” с желтой надписью "Ремонтная служба” вдоль кузова уже урчал мотором, ожидая пассажиров. Антон открыл заднюю дверцу, первой, неловко согнувшись, в тесный салон влезла переводчица, рядом с ней, с краю, уселась Таня.

Нагнувшись к машине, капитан стал прощаться с женщинами и вдруг услышал сдавленный вскрик! Таня резко схватила руку капитана, которой он придерживал дверь, с неожиданной силой рванула, так что Антон, и без того неудобно стоявший, едва не упал. А Таня, не выпуская руки капитана, вскрикивала тревожно и показывала свободной рукой куда-то вперед, на проходную, где минуту назад все было спокойно и тихо. Антон невольно глянул на Таню, а она с искаженным лицом так же резко отбросила руку капитана, повернулась к переводчице и быстро-быстро "заговорила”: замелькали дрожащие руки, мучительно вытягивались губы и тоже тревожным стало лицо переводчицы.

— Что случилось? — быстро спросил Антон и поднял глаза к проходной.

Медленно притормаживала у калитки перламутровокоричневая "Лада”, плавно остановилась, и вот уже из нее вышел и хлопнул дверцей директор "Радуги”. Приехал Шершевич. Больше ничего не случилось. Так что так встревожило Таню?

Когда капитан вновь склонился к салону, переводчица растерянно сказала:

— Антон Петрович, Таня говорит, что это, — она указала на машину директора, — та самая зеленая машина, что увезла хозяйку. Но машина ведь не зеленого цвета! Ничего не понимаю! — она повернулась к Тане, вновь "заговорила” с нею, и капитан видел, как переводчица сердится, уточняет, переспрашивает, пожимает плечами. А Таня, коротко вскрикнув, закрыла лицо руками, затряслись ее плечи — глухонемая горько плакала.

— Давайте выйдем, — попросил Антон, лихорадочно придумывая, как поступить. Ведь надо провести опознание как положено, по закону. Пригласить понятых, составить протокол…

Таня опередила намерения капитана. Легко выпрыгнув из машины, она быстро, почти бегом направилась к проходной. Антон закричал ей вслед, забыв, что она не услышит, и бросился за ней, но догнать не успел. Таня была уже у коричневой красавицы "Лады", уронила руки на капот и торжествующе оглянулась. Растерянный Шершевич вернулся от проходной, молча наблюдая за происходящим.

— Спросите, это зеленая машина? — попросил Антон подошедшую переводчицу, уже обо всем догадавшись.

— Да, это зеленые "Жигули”, на которых уехала Любарская. Машина приезжала к ней не один раз, — перевела та резкие жесты Тани, и глухонемая энергично кивала, следя за губами переводчицы.

Не найдя под рукой ничего лучшего, Антон показал на коричневую сумку переводчицы:

— Какой это цвет?

— Зеленый, — озадаченно перевела женщина Танин быстрый, без раздумий, ответ.

Вот оно что. Бедная Таня путала цвета. Коричневую машину считала зеленой! Добросовестно заблуждалась — так это называется в следственной практике.

Капитан Волна посмотрел на Шершевича и встретился с его непонимающими глазами. Короткие бровки директора тоже выражали недоумение. Антон перевел взгляд на машину. Н-да. Фары-то ничего себе, под стать машине… Мощнейшие фары… Такие ослепить могут запросто. "Но это не доказательство”, — одернул себя Антон.

ГЛАВА 12

Паршин, когда его ввели в кабинет, показался мне еще меньше, чем накануне. Мешковатый костюм совсем обвис, лицо серое, помятое, под толстыми стеклами очков в большой оправе казались еще больше набрякшие водянистые валики под глазами. Видок у Паршина был не разбойничий, нет.

Опять дрогнуло мое сердце, забыв неприязнь. Вообще-то не принято следователям говорить о жалости, старательно изгоняется это слово из нашего лексикона. Неизвестно, с чьей легкой руки считается, что не место жалости там, где преступление.