Тайна двойного убийства

Паршин подробности явно раскрывать не хочет. А мне они нужны, именно подробности. Из них складывается истинная картина, как мозаичное панно, которое из маленьких частичек события, разрозненных кусочков, осколков происшедшего я собираю и складываю.

— А другой потерпевшей, Сватко, вы не помогали?

— Сватко? — насторожился Паршин, и я вижу, как мучительно он обдумывает ответ.

Не решился, идет на разведку:

— Почему вы считаете, что я Сватко помогал?

Зачем мне тянуть время?

Я уже поняла: юрист сдает только те позиции, которые невозможно удержать.

Раскрыла уголовное дело. Вслух читаю заявление Сватко.

Не понял. Зачитываю заявление Любарской. Не все, только окончание. Там, где шаблонная фраза, общая для двух документов.

Юрисконсульт шарит по карманам, не найдя платка, вытирает вспотевший лоб ладонью, да так и оставляет ее у лба, прикрыв, как козырьком, глаза:

— Что-то такое припоминаю, — мямлит он.

— Не надо, Паршин, — прошу я, — вы же юрист, понимаете. Правду уже не скроешь. И эти женщины…

Он не дал мне договорить.

Бросил руки на колени, жестко сжал бледные губы. Видимо, это должно было выражать решительность.

— Я расскажу все. Да, я помог. Они пришли ко мне вместе, Сватко и Любарская. У Ренаты Леонидовны почерк плохой — медик! Ей я напечатал заявление. А Сватко писала сама. Я диктовал, конечно. Потом Сватко унесла заявление в милицию, и все завертелось.

Паршин опять замолчал.

Ну что ж, поведем допрос активно и наступательно, не давая возможность продумывать версии.

— Кто направил Сватко к Гулину? Ведь заменой кузова занимался директор?

— Я направил, директор не хотел вмешиваться, чтобы не было разговоров. Они ведь, — Паршин запнулся, подыскивая слово, и закончил: — дружат.

Ага. Значит, дружат.

— Не вы ли принесли заявление Любарской в прокуратуру?

Чуть помедлив, Паршин кивнул.

— Я принес. Да. Вспомнил. Оно у меня осталось, заявление. Я и принес Захожему, когда встал вопрос об аресте Гулина.

— Один принес?

— Вместе с Любарской, — последовал ответ.

Ну нет слов. Юрисконсульт станции технического обслуживания автомобилей собирает доказательства для ареста главного инженера своего предприятия! Славно, славно. А Захожий-то наш хорош! Нашел помощничка. Ах, как правильно возвращено дело на новое расследование, ох, как справедливо возмущался наш прокурор!

Паршин угадал мое возмущение и испугался. Стал осторожничать, тянул с ответами, беспокойно ерзал под пиджаком, источая резкий запах пота. И я поняла: все, с Паршиным на сегодня довольно. И еще: он лжет, принимая на себя организаторские функции — не тот человек, не тот. Обвинение Гулина особенно не пошатнулось, но кое-какие клинышки в его фундамент Паршин вбил.

Ничего, все начинается с малости, в том числе и установление истины. И лишь на последний мой вопрос в глазах Паршина засветилось искреннее недоумение: "Честное слово, не знаю, где моя машинка, кто ее подменил!".

— Допрос окончен. Свободны, — сказала я Паршину, нажав под столом кнопку вызова конвоя. И, видя, как встрепенулся юрист, разочаровала его, — от меня свободны на сегодня. А вообще придется задержаться. Ничего не поделаешь — задержаны с поличным.

Оживившийся было Паршин сник, а тут приоткрыл дверь конвойный, и, шаркая ногами, тщедушная фигурка побрела к двери. Широковатые штанины полоскались вокруг тощих ног.

Поджимало время. Предстоял допрос шофера, да еще меня ждал Гулин.

Сменивший Паршина шофер выглядел смущенным, втягивал живот, на котором постоянно расстегивалась пуговица рубашки. Шофер нервно и долго застегивал ее, но, едва опускал руку, пуговица вновь выскакивала из широкой петли. Фаланги пальцев шофера украшали синие буквы. "Вова” — прочла я без труда блатную визитную карточку и заглянула в протокол задержания:

— Владимир Гусенков?

— Точно, гражданка следователь, — с готовностью ответил Гусенков и привстал от усердия, оторвав от стула широкий зад.

— Как же вы, Гусенков, решились на кражу?

— Я?! — изумился он совершенно искренне. — На кражу? Ну нет, так не пойдет. Ща-а, на кражу! Ща-а! Ну нет, в натуре, какая кража? — возмущался он.

Я прислушивалась к словам Гусенкова: что-то знакомое было в его интонациях. Эта приблатненность, вкрадчивость, слова врастяжку: в нату-уре и словно змеиный шип: ща-а…

— А вы ведь беседовали со мной по телефону, Гусенков, — перебила я возмущенную тираду шофера и по тому, как метнулись его глаза, догадалась, что попала в точку: это его голос угрожал мне недавно по телефону, я хорошо помнила шипенье: "не ищи-и…” Ну вот, слава Богу, одна из тех неприятностей, что так дружно меня огорчили, передо мной. Так же дружно, как пришли, ушли бы и остальные.

— Не воспользовалась я вашим советом не искать никого, да вот, выходит, и правильно сделала, — весело сказала я.

— Ну вы что, в натуре, гражданка следователь, — загудел в ответ Гусенков.

Я многозначительно глянула на телефонный аппарат, и Гусенков заторопился:

— Да не обижайтесь вы, велели мне позвонить, сам разве бы я стал? Ща-а, зачем мне?

— Кто велел?

— Паршин. Во гнида, в натуре! Сам с вершок, а дерьма мешок. Ох, простите, — спохватился он.