Тайна записной книжки Доры Маар. Дневник любовницы Пабло Пикассо

Некоторым из сидевших за столом уже случалось быть свидетелями подобных сцен. «Не обращайте внимания, женские штучки», – тихо сказала Нюш, не отличавшаяся деликатностью. На Элюара сцена произвела более сильное впечатление. Тянулись бесконечные минуты. Прошло достаточно времени, чтобы остыл заказанный Пикассо шатобриан[84], и почти через час художник наконец вернулся, «всклокоченный, взбешенный, ошеломленный». Брассай замечает, что «никогда не видел на его лице такого смятения» [85]. Пикассо пришел за Элюаром: «Поль, пойдем скорее, ты мне нужен». Остальные были не в состоянии ни продолжить трапезу, ни выйти из-за стола. В 5 часов, растерянные, они наконец расстались, не зная точно, что произошло.

Элюар

НОР 2640 и 9056

Поль Элюар всегда оставался закрытым. Из любви к Доре поэт ничего не рассказал о том, что произошло на улице Савой 15 мая 1945 года. Дора кричала, бредила, требовала, и Пикассо на коленях умолял ради Бога простить его. Художник был ошарашен. Он боялся болезней, а еще больше боялся безумия. Но ласковый голос Поля Элюара должен был немного ее успокоить.

На протяжении десяти лет он знал о ее отношениях с Пикассо почти все.

Он был с ними с первого вечера в «Двух обезьянах». Именно он привел тогда художника в это кафе на левом берегу Сены. Именно к нему обратился Пикассо, желая узнать имя странной женщины, которая так опасно играла со своим ножом.

Кто знает, может быть, именно он организовал эту случайную встречу… И когда, как бы невзначай, он прошептал, что она была любовницей Батайя, Пикассо тут же принялся фантазировать о запретных играх, на которые она, несомненно, была способна.

«И твоей?» – спросил художник. Никогда! Но он вряд ли сказал «нет»! Он редко говорил «нет», Элюар. Тот, кого Бретон называл «групповушником», имел довольно широкое представление о верности и очень свободное – о сексуальности. После того как Гала, его первая жена, оставила его ради Дали, он утешился Нюш, девушкой из Эльзаса, покорной и озорной, которую повстречал, когда прогуливался вокруг галереи «Лафайет» с Рене Шаром. Сюрреалисты обожали знакомиться с женщинами на улице. Бретон даже построил теорию, согласно которой такие встречи «случайны и необходимы», это игра любви и судьбы, исключающая всякие буржуазные условности. Элюар просто соблюдал эти правила, правда с последовательностью и даже упорством.

Но Дора – нет, никогда! Даже в тот день, когда оба заперлись в его студии на улице Астор для фотосессии. Странно сегодня, вглядываясь в это изображение, заглянуть в голубые глаза крепкого парня с залысинами на лбу, который фиксирует взгляд скорее на женщине, чем на фотографе. У него слишком мягкий, почти влажный взгляд. Как мог он надеяться смутить ту, которая получила с Батайем опыт, не идущий ни в какое сравнение с его легким распутством в отношениях с Нюш и другими?

Но он был уверен, что Дора и Пикассо созданы друг для друга. Зная художника, он полагал, что тому нужна подруга ему под стать. Зная Дору, он считал, что нашел ее: фрондирующая интеллектуалка, талантливая художница, более разумная, чем Ольга, менее понятная и покорная, чем Мари-Тереза. В течение нескольких месяцев он играл роль сводни.

Должно быть, в июле что-то произошло. Потому что первый рисунок, на котором она появилась у Пикассо, датирован 1 августа 1936 года. Она – путешественница, проникшая в комнату, где ее ждал патриарх. Они все еще искали друг друга… Пикассо попросил тогда Элюара пригласить ее в Мужен, куда они планировали вместе отправиться на отдых. Она сделала вид, что колеблется, зная, что ей нужно сопротивляться после того, как она его заинтриговала. «Мне очень жаль, я еду к Лиз Деарм в Сен-Тропе!» Но разве это могло его остановить? Пикассо и его компания приехали к поэтессе, чтобы умыкнуть красавицу.

Элюар вспоминал, что видел, как они уединялись на пляже, граничившем с виллой Сален. В тот день художник рассказал ей о существовании Мари-Терезы и маленькой Майи: это не подлежало обсуждению. Но какое имело значение для нее? Дора считала себя такой сильной. Она последовала за ним в Мужен, и это было самое прекрасное лето в ее жизни. Счастливый, влюбленный, сексуально наполненный, Пикассо вновь обрел энергию и радость творчества, которые в последнее время утратил. На его полотнах Минотавр набрасывается на хорошенькую брюнетку с пышными формами. А в сентябре, по-королевски устроившись на заднем сиденье его «Испано-Сюизы», направлявшейся в Париж, она фактически заняла место, о котором мечтала на протяжении нескольких месяцев: место официальной любовницы величайшего художника столетия!