Тайна записной книжки Доры Маар. Дневник любовницы Пабло Пикассо

В 1951 году Дора переписала его телефон в новую записную книжку, не зная, что Дюбуа назначили префектом Мозеля и он теперь живет в Нанси. Она не видела его пять лет. И могла вычеркнуть его имя, как поступила с другими именами. Но ведь никогда не знаешь… такой высокопоставленный друг, это знакомство могло пригодиться. «Если возникнут какие-либо проблемы, позвоните мне», – сказал он; она не забыла и сохранила этот номер, как номер службы экстренной помощи, не зная, что теперь это телефон только Люсьена Сабле. Правда, вполне возможно, что, приезжая в Париж, Дюбуа останавливался у своего друга. Просто им больше, чем прежде, хотелось избежать огласки.

Позже ему пришлось быть еще осторожнее: в 1954 году он был назначен префектом парижской полиции. Прозвище «префект тишины», которое он получил за то, что в определенное время в Париже было запрещено пользоваться клаксоном, относилось не только к его должности. Даже если близкие были вполне осведомлены о том, что они с Люсьеном – пара, отныне для него разумнее было вести упорядоченную жизнь… Женитьба, последовавшая в 1955 году, помимо прочего, позволила ему пресечь самые ядовитые сплетни.

Новоявленную мадам Дюбуа звали Кармен Тессье, это была известная журналистка, которая подписывала свои заметки во «Франс суар» псевдонимом «Сплетница». Писатель Иван Одуар утверждал, что у нее был «своего рода кружок светского злословия». «Деликатный Дюбуа и эта мегера Кармен», – вздыхал Кокто по поводу союза карпа и кролика. Однако в конечном счете любительница позлословить никогда не язвила в адрес мужа и даже поспособствовала его карьере.

Вскоре после свадьбы Дюбуа был назначен губернатором Марокко. По иронии судьбы, он сменил на этом посту генерала Лиоти, о личной жизни которого сорок лет назад говорили то же самое. Понятно, что все это не имело никакого отношения к Доре… Но ей несомненно льстило знакомство с тем, кто после обретения Марокко независимости стал первым послом Франции в этой стране. Точно так же, как ее не могли не интересовать новости о Роланде Пенроузе, удостоенном королевой Англии высокой чести[99], и о его стремлении выложиться по полной, принимая в Менербе члена королевской семьи.

Андре-Луи Дюбуа не преуспел в дипломатии: разойдясь со своим министром из-за взглядов на политику в отношении Алжира, посол был вынужден всего через несколько месяцев бесславно выйти в отставку. Вернувшись в Париж, он стал администратором журнала «Пари-Матч». У него началась новая жизнь, все такая же светская. Но с Дорой месье и мадам Дюбуа больше никогда не встречались.

Зато с Пикассо они регулярно обедали в Валлорисе, Каннах или Мужене. Они встречались на корриде на праздниках в Арле и Ниме. И еще бывший префект не пропускал ни одной выставки. Они отдалятся от Пикассо только после публикации книги Франсуазы Жило, в которой она рассказала о своей жизни с Пикассо. Поскольку Дюбуа отказались подписать петицию с требованием о запрете на публикацию, Жаклин Рок, последняя мадам Пикассо, навсегда закрыла для них двери дома Нотр-Дам-де-Ви.

Кокто

36 улица Монпансье

РИК 5572

Кокто… «Он любил фотографироваться!» [100] Незадолго до смерти Дора Маар так вкратце охарактеризовала то главное, что ей о нем запомнилось. Как будто ее никогда не обманывал этот человек-перекати-поле, очаровательный, сверхчувственный, привлекательный, но самовлюбленный, одержимый самим собой и тем, как на него смотрят другие.

В 1931 году он стал одной из первых знаменитостей, чью фотографию поместила на своих страницах газета. Он и в самом деле чувствовал себя очень комфортно перед объективом, даже со своей немного нелепой шапкой волос, делавшей его похожим на состарившегося Маленького принца…

Для Кокто память о Доре навсегда осталась связанной с Пикассо и войной. С войной, которая началась так неприятно: в первые месяцы оккупации пресса петенистов называла его не иначе как «игривым педерастом», и он даже подвергся избиению ополченцами на площади Согласия. Но нацисты, как это ни парадоксально, защитили его от коллаборационистов: благодаря старым немецким приятелям, писателю Эрнсту Юнгеру и особенно скульптору Арно Брекеру, Кокто стал неприкасаемым. Защиту ему обеспечивал и Пикассо, друг, которого он почитал сверх всякой меры: «…Из него так и сочится гениальность, как вода из дырявого резервуара!» [101] – писал он в своем дневнике.

Этот дневник и его переписка с художником позволяют проследить их отношения на протяжении всех этих мрачных лет. Из записей за 1942 год, в частности, выясняется, что он виделся с Пикассо и Дорой чуть ли не каждый день. «Немецкая оккупация делает наш круг все теснее – в “Каталонце”, у Пикассо, у всех тех, кто укрывается и стремится создать невидимый союз. […] Пикассо ненавидит визиты. Он предпочел бы, чтобы мы жили вместе, чтобы мы чувствовали одни и те же запахи, чтобы нам не приходилось встречаться на другом конце Парижа. Это резонно…»