Тайна записной книжки Доры Маар. Дневник любовницы Пабло Пикассо

Они станут более близкими, когда через несколько месяцев она войдет в жизнь Пабло Пикассо, которым Лейрис бесконечно восхищался. В условиях оккупации их связи еще более укрепились. Они были почти соседями: Пикассо жил в своей мастерской, Лейрис – на набережной Гран-Огюстен, а Дора Маар – на улице Савой. Вокруг них собралась небольшая группа художников и интеллектуалов, словно благодаря этому обществу можно было избежать облав, доносов, бомбардировок, лишений, а главное – скуки. Они встречались в кафе, которые, по крайней мере, отапливались, или в большой квартире Лейриса. В «Сен-Жермен-де-Пре они жили словно беженцы, а убежищем им служили “Флора” и “Каталонец”»… Далеко не все были близкими друзьями. Например, Лейрис терпеть не мог Кокто. Но на войне как на войне…

Некоторые, такие как Деснос, Элюар или издатель Зервос, деятельно участвовали в движении Сопротивления. Кокто, напротив, прославлял Гитлера и его скульптора Арно Брекера… Но большинство довольствовались обычной жизнью, не компрометируя себя и ничего не предпринимая: Сартр, Бовуар, Лакан, Пикассо, Дора Маар… Они называли это “Пассивным сопротивлением”»… Сопротивлением, которое заключалось просто в том, что они оставались.

У Лейриса все обстояло сложнее. Ему приходилось быть осторожным из-за жены: крупный торговец предметами искусства Генри Канвейлер, вынужденный скрываться в Южной Франции из-за антиеврейских законов, принятых в зоне оккупации, оставил свою галерею Луизе Лейрис, которая работала у него последние двадцать лет. Лишь немногие знали их семейную тайну: Луиза была его падчерицей. И эта тайна оставалась таковой до первого доноса. Если бы немцы узнали о ее родственной связи с галеристом, ее бы арестовали, а картины были бы конфискованы. Лейрис, в свою очередь, признавался: его ужасала мысль, что ему не хватит смелости, если его подвергнут пыткам. Поэтому, работая в Музее человека, он держался подальше от круга, в который входили большинство его коллег. При этом он рисковал, давая приют друзьям-коммунистам, участникам Сопротивления, таким как Лоран Казанова и Генри Канвейлер, когда тот находился в Париже.

И все же надо было жить дальше. Жизнь не терпит скуки. Чтобы скоротать время, они придумывали всякие «праздники». Они пренебрегали комендантским часом ради блюда из фасоли в гостиничном номере Симоны де Бовуар. И регулярно добывали что-нибудь, хотя бы отдаленно смахивавшее на алкоголь. В своем дневнике Лейрис рассказывает, как помогал добраться до дома мертвецки пьяной Симоне де Бовуар (по прозвищу Бобер), побывавшей на приеме у Галлимара… А однажды на вечеринке у Батайя Дора Маар так набралась, что стала изображать быка, вместо рогов прижав ко лбу руки и бросаясь на окружающих.

Близкое общение позволило Лейрису получше ее узнать. В своем дневнике в мае 1942 года он забавлялся тем, что классифицировал своих друзей в зависимости от того, насколько они «переодеты». Я избавлю вас от моих домыслов относительно глагола «переодеваться». Если коротко, давайте считать, что под «переодеванием» он имел в виду прятать, скрывать, утаивать то, кем они являлись, играть некую роль. «Бобер [Симона де Бовуар], Люсьен Салакру, Зетта [Луиза Лейрис] – не переодетые женщины… Сильвия [Лакан] – искусно переодетая, а Дора эстетически вырядилась под свой портрет работы Пикассо». Можно только догадываться, что она раздражала его своей манерностью, тем, что считала саму себя памятником искусства, переигрывая «плачущую женщину»…

Чуть позже у Доры Маар появились «фигуры речи»: «Под видом шутки (похоже, она начала это делать, подражая – забавы ради – Мари Лор де Ноай), почти все свои фразы она перемежает словечком-паразитом “эт’самое”. В действительности она это делает из необходимости постоянно обращаться к самой себе».

Самое трудное – забыть, кто они такие, представить их себе просто мужчинами и женщинами, которые разгоняли скуку в оккупированном Париже, по малейшему поводу пикируясь, обмениваясь сплетнями, насмешничая. Когда Лейрис пишет о «фигурах речи», так и слышатся хихиканье и пинки под столом при каждом Дорином «эт’самое», и безжалостные насмешки, едва она повернется к ним спиной. Но его взгляд был точен: ей требовалось чеканить жалкое «говорю» в попытке подтвердить свое существование, ведь она задыхалась в образе, который писал с нее Пикассо, начиная с 1937 года. «Официальная любовница» – это был ее «дворянский титул», а «плачущая женщина» – пышное одеяние.

После ареста в марте 1944 года Макса Жакоба Лейрис и Дора Маар испытывали одинаковое беспокойство. Жакоб был учителем поэзии у Мишеля Лейриса, когда тому было двадцать лет, очень близким другом и даже больше: Лейрис упоминает в дневнике о своих «историях с Максом». Позднее они отдалились.