Тайна записной книжки Доры Маар. Дневник любовницы Пабло Пикассо

Случалось так, что Лакан принимал Дору по воскресеньям в своем замке Гитранкур, недалеко от Мант-ла-Жоли. К счастью, один из его привилегированных посетителей анонимно рассказал о том, как сам он проводил время по воскресеньям в этом замке примерно в тот же период[125].

Офис находился в хозяйственных постройках. Огромная комната с очень высоким потолком, с книжным шкафом в мезонине, с водруженным за стеклом портретом Фрейда. Именно там с 1955 года он будет прятать «Происхождение мира» Гюстава Курбе за картиной своего зятя Андре Массона.

Этот ритуал проходил почти каждое воскресенье в Гитранкуре: он садился за свой стол, Дора поворачивалась к нему спиной, раскинувшись в садовом шезлонге лицом к эркеру, выходившему в парк. Он почти ничего не говорил. Она должна была слышать только его дыхание и порой довольно громкую отрыжку, которую он так и не научился сдерживать. Когда тишина становилась слишком тягостной, он отправлял ее подумать: «Прогуляйтесь полчаса по парку, и мы продолжим». Она принималась бродить по аллеям, иногда пересекаясь с садовником, а затем они продолжали как ни в чем не бывало.

Когда сеанс завершался, обычно через час, они присоединялись к другим гостям в саду или столовой. Он не видел никаких проблем в том, чтобы перебраться с дивана за стол. Правила психоанализа в ту пору еще окончательно не установились, и ему было неловко навязывать их давней подруге.

Собрав воедино свидетельства, я закончила тем, что выстроила кадры один за другим, но фильм остался немым. Никто никогда не услышит, что они говорили друг другу. И особенно то, что она ему рассказывала.

Как и все остальные, Лакан был увлечен Пикассо, он, должно быть, с упоением выслушивал все то, что она о нем говорила. Он, безусловно, был еще более внимательным, когда она рассказывала о сексуальности Батайя, бывшего мужа его жены. Но, возможно, гораздо больше она говорила о трудных отношениях с матерью, бурных – с отцом… Как знать… Она избавлялась от страданий, облекая свою историю в слова. Иногда она, должно быть, бредила. Одним словом, он мог заставить ее сорваться, в хорошем смысле этого слова: сойти с рельсов. «Реальность – это когда люди сталкиваются друг с другом», – говорил он.

Можем ли мы хотя бы узнать, от чего она страдала? Как определить ее болезнь, симптомы этой болезни? Подруга-психиатр, которой я рассказала о Доре, склоняется к тому, что у нее был истерический психоз, при этом предположив, что Лакан скорее всего диагностировал паранойю.

Я наивно попыталась углубиться в это, изучая записи курсов, посвященных психозам, надеясь между строк найти то, что Дора могла бы привнести в эту теорию. «Если вы поняли, значит, вы точно ошибаетесь», – говорил он, так что мы не будем настаивать… Даже близкие ничего не знали. «Он никогда ничего не воспоминал, никогда не говорил о прошлом. Он был в настоящем» [126], – вспоминал Жерар Миллер в посвященном Лакану документальном фильме.

Один раз, всего один раз, через год после окончания работы с Дорой, он вспомнил о ее случае в разговоре с художником Андре Массоном и его женой: «Она стабилизирована. Был опасный период. Похоже, она его прошла…» Но Массон никак не мог взять в толк, как Дора, такой умный человек, могла горячо уверовать, как женщина, прежде глубоко скептичная и враждебная ко всякой мистификации, вдруг вверглась в суеверия и догматизм. «Выбора не было, – ответил Лакан, – нужно было выбирать между Богом и смирительной рубашкой». Да, но кто сделал этот выбор? Некоторые обвиняют психоаналитика в том, что он поощрял ее одержимость мистикой. Она это отрицала, словно настаивая на своем свободном выборе. В самом деле, она уже до Лакана начала движение по этому крестному пути. Можно предположить, что он просто подталкивал ее в ту сторону, куда она сама склонялась.

Вопрос религии, должно быть, занимал их на протяжении нескольких сеансов. «Я сын священника», – говаривал Лакан. «Воспитанный братьями маристами, он был благочестивым мальчиком и приобрел чувствительные, глубокие представления о мытарствах и хитросплетениях христианской духовности, – рассказывал его зять Жак-Ален Миллер. – Он также прекрасно умел говорить с католиками и склонять их к психоанализу… Фрейд, давний поклонник эпохи Просвещения, считал, что религия – всего лишь иллюзия, которую в будущем развеют достижения научного разума. В отличие от него Лакан, напротив, считал, что истинная религия, римско-католическая, в конце времен объединит всех, придав смысл все более настырной и невыносимой реальности, которой мы обязаны науке» [127].

Впрочем, от Лакана наверняка не укрылось, что, сокращая свое имя, Теодора избавилась от префикса Тео, который означает Бог, Господь… Не знаю, что он из этого заключил. Но Тео (Бог), возможно, оставался узлом страданий, как фантомные боли у людей, которые продолжают ощущать отсутствующую конечность.