Тайна записной книжки Доры Маар. Дневник любовницы Пабло Пикассо

Я осмелилась лишь ненадолго остановиться перед шедеврами, которыми увешаны стены… Мне запомнился только первый Пикассо, что висел возле лифта: женщина с волосами средней длины, сидящая на знаменитом стуле, на который он столько раз усаживал Дору. Я могла спросить, не она ли это, но мне могли ответить, что однозначно не она. И все же я предпочла представить себе, что меня встретила Дора Маар.

Джон Ричардсон в молодости был очень красив, теперь это элегантный, очаровательный старый джентльмен с острым умом. Только годы, тяжким грузом легшие на плечи, сделали его более сутулым.

Маленькая записная книжка его заинтриговала. Вероятно, он согласился встретиться со мной только ради того, чтобы увидеть ее собственными глазами. Он медленно ее листал, низко над ней склонившись. Встречая имена друзей, нашел для каждого доброе слово, вспомнил какую-нибудь деталь, дал пояснение, рассказал историю. Он говорил по-французски, по-английски, а иногда, когда воспоминал, эти два языка у него смешивались…

«Мне нравилась Дора, но она была такой black [черной]. Иногда очень милой, но часто огорченной, грустной, несчастной… Она одевалась как буржуазка, хотела предстать в образе респектабельной женщины… Но, старея, становилась все менее кокетливой…» Он, как и все остальные, вспоминал, что по воскресеньям она ходила в церковь, «очень набожная, прямо религиозная маньячка… Она заставила нас с Дугласом пойти на исповедь, это стало у нее навязчивой идеей. Мы никогда не знали, чего от нее ожидать. Она могла внезапно стать одержимой чем-то еще… Ее жизнь была вечным зигзагом. She became right wing, you know? [Она стала правой, понимаете?] В то время как была так предана левым…» До такой степени правой, что стала чуть ли не антисемиткой.

Джон Ричардсон всегда сожалел, что не спросил ее, зачем ей «Майн кампф». Возможно, ради провокации, «но, скорее всего, это объясняется болезнью…»

Болезнь… Смирительная рубашка, которую хорошо воспитанные люди надевают на докучливую, ненормальную или абсолютно сумасшедшую… Но безумие – не из тех болезней, которыми можно заразиться. Мы «заболеваем» обычной болезнью, но не «болеем» сумасшествием. Сумасшедшими становятся, в сумасшествие соскальзывают, в безумие впадают… И иногда лишь временами. Как узнать, когда это начинается? В стихотворении Луи Шаванса еще в 1935 году упоминается «нервная сумасшедшая», «агрессивно гневливая»; Пикассо тоже утверждал, что у нее уже было нервное расстройство, когда они встретились. Освобождая себя от ответственности, он обвинял сюрреалистов в том, что это все из-за их бредовых идей. В качестве доказательства он использовал сцену в «Двух обезьянах», когда, чтобы привлечь его внимание, она самозабвенно орудовала ножом, совершенно забыв при этом, что в то время сам считал ее, прежде всего, «безумно волнующей».

«Вы ничего не поймете в Доре, если оставите без внимания ее потаенный мазохизм, – предупреждал меня Джон Ричардсон. – Она стала рабыней Пикассо, у которого не было с ней настоящих любовных отношений… Их связывал садомазохизм. Он ее наказывал. И получал удовольствие, наказывая». Вероятно, она тоже…

Он помнил тот день, когда Пикассо отправил его и Дугласа Купера к Доре, забрать альбом для публикации рисунков из него. Она неожиданно разрыдалась, когда Дуглас озвучил его требование, и, смущенные, мужчины не стали настаивать. Но Пикассо пришел в бешенство, когда узнал, что она не подчинилась, и тут же стал звонить бывшей любовнице. Два эмиссара вернулись к Доре. Она положила альбом на свой рабочий стол… Они предположили, что речь шла о комиксе, рассказывающем о визите в Идеальный дворец почтальона Шеваля[154]. Однако, листая страницы, Дуглас и Джон заметили, что Дора заволновалась и побледнела. Причину ее волнения они поняли, обнаружив в конце рисунки, где она была изображена в развратных позах.

«Чудовище, за что он так мучает меня?» – сказала Дора, рыдая… «Так она плакала?» – спросил потом Пикассо…

От этого альбома, который в конечном итоге так и не был издан, осталось всего два листа. Прежде чем умереть, она, должно быть, позаботилась о том, чтобы остальные исчезли навсегда.

«Женщины – это машины для страданий, – сказал Пикассо Андре Мальро. – Для меня Дора всегда была плачущей женщиной. Она всегда была кафкианским персонажем».

Пикассо

Тринкетай, Арль

Пикассо никогда не жил в Арле. Приезжая туда на праздники, он останавливался в гостинице. И его имени нет в записной книжке Доры Маар. Тем не менее вечером у меня была назначена встреча с месье Пикассо в квартале Тринкетай… Это был Клод Пикассо. Сын художника оказался проездом в Арле. И одна подруга, которая знает его много лет, предложила мне к ним присоединиться… Простой ужин в беседке, их дети играли в саду, и вокруг не было никого из тех, кто мог бы обхаживать наследника, требовать организации выставки или подтверждения подлинности картин. Только записная книжка Доры в моей сумке…