Тайная жизнь пчел

Однажды во второй половине дня, когда я была одна в медовом доме, туда забрела Джун, искавшая Августу. По крайней мере, по ее словам. Джун скрестила руки на груди.

– Итак, – сказала она, – вы здесь уже сколько – две недели, да?

Капитан очевидность.

– Слушай, если ты хочешь, чтобы мы ушли, мы с Розалин уйдем, – сказала я ей. – Я напишу тетке, и она вышлет нам деньги на автобус.

Она подняла брови:

– Сдается мне, ты говорила, что не помнишь фамилию своей тетки. А теперь оказывается, ты знаешь ее фамилию и адрес!

– На самом деле я всегда их знала, – парировала я. – Просто надеялась, что нам не придется уехать сразу.

Мне показалось, ее лицо немного смягчилось, когда я это сказала, но, возможно, я выдавала желаемое за действительное.

– Силы небесные, что это еще за разговоры об отъезде? – спросила Августа, стоя в дверях. Ни одна из нас не заметила, как она вошла. Она взглядом пригвоздила Джун к месту. – Никто не хочет, чтобы вы уезжали, Лили, пока вы сами не будете к этому готовы.

Стоя рядом со столом Августы, я перебирала пальцами стопку документов. Джун прокашлялась.

– Ну, пойду я, пожалуй, мне заниматься нужно, – сказала она и вылетела за дверь.

Августа подошла к столу и села.

– Лили, ты можешь поговорить со мной. Ты ведь это знаешь, правда?

Не дождавшись ответа, она поймала меня за руку и притянула к себе, усадив прямо на колени. Они были не такие, как у Розалин – у той колени были мяконькие, точно матрас, – худые и угловатые.

Ничего мне так не хотелось, как излить ей всю душу. Вытащить из-под топчана вещмешок и достать оттуда вещи, принадлежавшие моей матери. Мне хотелось показать ей образок черной Марии и сказать: вот это принадлежало моей матери – один в один такая же картинка, как та, которую ты клеишь на банки со своим медом. А на обороте у нее написано – «Тибурон, Южная Каролина». Так я и поняла, что она, должно быть, здесь бывала. Мне хотелось показать Августе фотографию и спросить: ты когда-нибудь ее видела? Не торопись. Подумай хорошенько.

Но я пока так и не прижала ладонь к сердцу черной Марии в розовом доме, и мне было слишком страшно начинать рассказ, не сделав хотя бы этого. Я прислонилась к груди Августы, оттолкнув прочь свое тайное желание, боясь, что она скажет: Нет, я эту женщину никогда в жизни не видела. Уж лучше было вообще ничего не знать.

Я с трудом поднялась на ноги.

– Пойду, наверное, на кухне помогу… – и я пересекла весь двор, ни разу не оглянувшись.

Тем вечером, когда темнота наполнилась пением сверчков, а Розалин аккомпанировала им храпом, я от души выплакалась. Даже сама точно не знала из-за чего. Из-за всего, наверное. Из-за того, что мне было ненавистно врать Августе, которая была ко мне так добра. Из-за того, что Розалин, наверное, была права насчет мира грез. Из-за того, что я была совершенно уверена – Дева Мария не осталась на персиковой ферме, подменяя меня, как подменяла Беатрис.

Почти каждый вечер приходил Нил и сидел с Джун в «зале», пока мы, остальные, смотрели по телевизору в гостиной «Беглеца». Августа говорила: ну, когда уже беглец возьмется за дело, найдет однорукого и со всем этим покончит?

Во время перерывов на рекламу я делала вид, что пошла попить воды, а сама прокрадывалась по коридору к «зале» и пыталась разобрать, о чем разговаривают Джун с Нилом.

– Мне хотелось бы, чтобы ты объяснила, почему нет, – услышала я однажды вечером слова Нила.

И ответ Джун:

– Потому что я не могу.

– Это не причина.

– Ну, другой причины у меня нет.

– Послушай, я ведь не стану дожидаться вечно, – сказал Нил.

Я с замиранием сердца ждала, что скажет на это Джун, и тут Нил, ни слова не говоря, вышел из «залы» и застал меня, прижавшуюся к стене, подслушивавшую их личный разговор. Я целую секунду была уверена, что он сейчас сдаст меня Джун, но он шагнул обратно, захлопнув за собой дверь.

Я пулей рванула в гостиную, но все равно успела услышать, как из горла Джун вырвались первые рыдания.

Однажды утром Августа послала нас с Заком на пасеку в шести милях[23] от дома, чтобы мы привезли последние рамки, с которых надо было снять урожай. Господи помилуй, какая же была жара! К тому же на каждый кубический дюйм воздуха приходилось не меньше десятка мошек.

Зак гнал «медовоз» с максимальной скоростью, на которую тот был способен, а именно – около тридцати миль[24] в час. Ветер трепал мои волосы и наполнял грузовик ароматом свежескошенной травы.