Тайная жизнь пчел

Он макнул палец в соты и, приподняв сетку вокруг моего лица, поднес руку к моему рту. Я открыла рот, обхватила его палец губами и обсосала дочиста. Солнечная улыбка мелькнула на его лице, и меня бросило в жар. Он наклонился ко мне. Я хотела, чтобы он откинул сетку и поцеловал меня, и поняла, что он этого хочет, по тому, как сцепились наши взгляды. Так мы и стояли, а пчелы вились вокруг наших голов, жужжа, как скворчащий бекон на сковороде. Этот звук уже не воспринимался как опасность. Опасность, дошло до меня – это вещь, к которой можно привыкнуть.

Но вместо того чтобы поцеловать меня, Зак повернулся к следующему улью и продолжил работу. Дымарь потух. Я шла за ним, и никто из нас не произносил ни слова. Мы загрузили заполненные медом магазинные корпуса в грузовик – все так же молча, словно языки проглотили – и продолжали молчать, пока не проехали границу городка, обозначенную информационным щитом.

ТИБУРОН, население – 6502 человека

Родина Уиллифред Марчант

– Кто это – Уиллифред Марчант? – спросила я, отчаянно жаждая нарушить молчание и вернуть все в привычное русло.

– В смысле, ты что, никогда не слышала об Уиллифред Марчант? – переспросил он. – Да это всего лишь знаменитая на весь мир писательница, которая написала три удостоенные Пулитцеровской премии книги о лиственных деревьях Южной Каролины!

Я хихикнула:

– Никаких Пулитцеровских премий она не выигрывала!

– Лучше бы тебе об этом не заикаться, потому что в Тибуроне книги Уиллифред Марчант чтят чуть ли не наравне с Библией. У нас каждый год празднуют официальный день Уиллифред Марчант и по такому случаю в школах проводят торжественную высадку деревьев. Она всегда приходит на это мероприятие в огромной соломенной шляпе, с корзинкой, полной розовых лепестков, и осыпает ими детей.

– Да быть этого не может, – не сдавалась я.

– Может-может. Мисс Уилли – такая чудачка!

– Лиственные деревья – тема интересная, как я понимаю. Но лично я предпочла бы писать о людях.

– Ах да, я ж забыл совсем, – кивнул он. – Ты тоже планируешь быть писательницей. Ты и мисс Уилли.

– Ты, похоже, не веришь, что я на это способна.

– Я этого не говорил.

– Но подразумевал.

– Ты о чем вообще? Ничего такого я не подразумевал.

Я отвернулась и сосредоточила взгляд на видах за окном. Масонская ложа, магазин подержанных автомобилей, магазин автопокрышек…

Зак притормозил у знака «стоп» рядом с кафе «Дикси», которое располагалось практически во дворе «Трехокружной компании по торговле живым скотом», и это почему-то взбесило меня. Вот как, хотелось бы мне знать, можно завтракать, обедать и ужинать, когда нос забивает коровий дух – а то и что похуже?! Мне захотелось высунуться в окошко и крикнуть: «Жрите уже свою треклятую кашу где-нибудь в другом месте, а?! Тут весь воздух пропитался коровьим дерьмом!»

Люди были способны так жить, довольствуясь кашей и коровьим дерьмом, и это вызвало у меня тошноту. Глазницы обожгло слезами.

Зак проехал перекресток. Я чувствовала, как его взгляд буравит мой затылок.

– Ты злишься на меня? – спросил он.

Я хотела сказать: еще бы, конечно, злюсь, ведь ты считаешь, что я никогда ничего не добьюсь. Но изо рта у меня вылетело нечто совершенно иное, и было оно позорно глупым.

– Я никогда никому не буду бросать розовые лепестки, – сказала я и разревелась – тем ревом, когда судорожно всасываешь воздух, как утопающий, издавая звуки под стать кузнечным мехам.

Зак свернул на обочину и остановился, приговаривая:

– Божечки-ложечки, да что стряслось-то?

Обнял меня одной рукой и подтащил к себе через сиденье.

Я думала, что все дело в моем потерянном будущем, том будущем, в которое миссис Генри поощряла меня верить, подкрепляя убеждение книгами, и списками чтения на лето, и речами о стипендии в Колумбийском университете. Но сидя там, рядом с Заком, я знала, что плачу, потому что у него на щеке одинокая ямочка, которая мне так нравилась, потому что каждый раз, когда я смотрела на него, во мне рождалось жаркое, странное ощущение, которое циркулировало от талии до коленных чашечек, потому что вот только что я была нормальной, обычной девочкой – а через миг уже прошла сквозь мембрану, отделявшую меня от отчаяния. И вдруг до меня дошло, что я пла́чу по Заку.

Я положила голову на его плечо, недоумевая, как он меня терпит. Всего за одно утро я продемонстрировала безумный смех, скрытую похоть, вспыльчивость, жалость к себе и истерический плач. Даже если бы я нарочно старалась показать ему свои худшие стороны, и то не смогла бы справиться лучше.

Он чуть сжал мое плечо и заговорил мне в волосы:

– Все будет хорошо. Когда-нибудь ты станешь отличной писательницей. – Тут я увидела, как он быстро бросил взгляд назад, потом через дорогу. – А теперь давай возвращайся на свою сторону грузовика и вытри лицо, – сказал он и протянул мне тряпку, которая попахивала бензином.