Тайная жизнь пчел

Я слышала, как за моей спиной Розалин на кухне кричит Джун, что приехал Зак, слышала, как обрывается мелодия прямо посреди ноты. Когда я добежала до подъездной дорожки, он уже выбирался из машины Клейтона. Августа заключила его в объятия. Клейтон потупился и только улыбался.

Когда Августа отпустила Зака, я увидела, что он сильно похудел. Он стоял и смотрел на меня. Я не могла понять выражение его лица. Подошла к нему, жалея, что не знаю, что нужно говорить в таких случаях. Ветерок бросил мне в лицо прядь волос, он протянул руку и убрал ее в сторону. А потом крепко прижал меня к груди и задержал так на несколько мгновений.

– Ты как, в порядке? – спросила Джун, подбежав и ухватив его за подбородок. – Мы ужасно за тебя беспокоились.

– Теперь в порядке, – ответил Зак. Но в его лице теперь пропало что-то, чему я не могла подобрать названия.

Клейтон пояснил:

– Девушка, которая продает билеты в кино… ну, она, очевидно, видела всю эту сцену. Она решилась не сразу, но все же рассказала полиции, кто из парней бросил бутылку. И они сняли обвинения с Зака.

– О, слава богу! – сказала Августа, и мы все, казалось, выдохнули одновременно.

– Мы просто решили заехать и выразить соболезнования в связи со смертью Мэй, – пояснил Клейтон.

Он обнял сначала Августу, потом Джун. Повернувшись, положил руки мне на плечи: не объятие, но близко к нему.

– Лили, очень рад снова видеть тебя, – произнес он, потом взглянул на Розалин, маячившую сзади у машины: – И вас тоже, Розалин.

Августа взяла Розалин за руку и потянула вперед, да так больше и не выпускала. Раньше она иногда подобным образом держала за руку Мэй. И тут я поняла, что она любит Розалин. Что она не прочь сменить имя Розалин на Джулию[29] и ввести ее в их сестринский круг.

– Я своим ушам не поверил, когда мистер Форрест рассказал мне о Мэй, – говорил тем временем Зак.

Шагая обратно к дому, куда мы возвращались, чтобы Клейтон и Зак могли по очереди подойти к гробу, я думала: Жаль, что я не накрутила волосы. Жаль, что я не убрала их в одну из этих новомодных высоких причесок, похожих на пчелиные ульи.

Все мы собрались вокруг Мэй. Клейтон склонил голову, но Зак смотрел прямо в ее лицо.

Мы все стояли и стояли. Розалин поначалу тихонечко гудела себе под нос, полагаю, от застенчивости, но потом перестала.

Я бросила взгляд на Зака. По его лицу катились слезы.

– Я виноват, – сказал он. – Во всем этом виноват я. Если бы я сдал того, кто бросил бутылку, меня бы не арестовали и ничего такого не случилось бы.

Я льстила себя надеждой, что он никогда не узнает, что это его арест толкнул Мэй в реку. Но, выходит, не стоило на это надеяться.

– Кто тебе сказал? – спросила я.

Он махнул рукой – дескать, какая разница.

– Моя мать услышала об этом от Отиса. Она не хотела мне говорить, но понимала, что рано или поздно я где-нибудь да узнаю. – Он отер лицо. – Я просто жалею, что…

Августа протянула руку и коснулась плеча Зака:

– Ну, знаешь, я вот могла бы сказать: ах, если б я ей с самого начала рассказала, что тебя арестовали, а не утаивала, то ничего такого не случилось бы. Или если бы я не пустила Мэй тем вечером к стене, то ничего такого не случилось бы. Или если бы я не стала ждать так долго, прежде чем пойти за ней… – Она перевела взгляд на тело сестры: – Мэй сама сделала это с собой, Зак.

Однако я боялась, что чувство вины найдет способ прилепиться к ним. Ведь оно всегда так делает.

– Мне сейчас не помешала бы твоя помощь. Надо завесить ульи, – сказала Августа Заку, когда они с Клейтоном собрались уезжать. – Помнишь, как мы делали, когда умерла Эстер? – Глянув в мою сторону, она пояснила: – Эстер была одной из «дочерей Марии», она умерла в прошлом году.

– Конечно, я могу остаться и помочь, – согласился Зак.

– А ты хочешь пойти с нами, Лили? – спросила Августа.

– Да, мэм!

Завешивать ульи, надо же! – я понятия не имела, что это означало, но не согласилась бы пропустить такое событие и за пятьдесят долларов.

Проводив Клейтона, мы закрепили на головах шлемы с сетками и пошли к ульям, неся в руках охапки черной шелковистой материи, нарезанной гигантскими квадратами. Августа показала нам, как набрасывать тканевый квадрат поверх каждого улья, придавливать его кирпичом и оставлять открытым леток.

Я смотрела, как Августа на мгновение замирала перед каждым ульем, сплетя пальцы под подбородком. Интересно, ради чего мы это делаем? Этот вопрос донимал меня всю дорогу, но происходящее казалось мне священным ритуалом, который не следовало прерывать.

Закрыв все ульи, мы встали под соснами и стали смотреть на них – этот город из черных зданий. Город траура. Даже пчелиное гудение под черными драпировками сделалось мрачным, низким и длинным; должно быть, как-то так звучат над морем по ночам туманные горны маяков.

Августа стащила с себя шлем и пошла к садовым креслам на заднем дворе. Мы с Заком потащились за ней. Сели спиной к солнцу, глядя на стену плача.