Тайная жизнь пчел

– Она двоюродная сестра моего мужа, – сказала Розалин. – Мы с ней поддерживали отношения после того, как муж меня бросил. Августа единственная из всей его семейки знала, какой он жалкий подонок.

Она скосила на меня глаза, словно говоря: Видишь? Не ты одна умеешь плести небылицы на ходу!

Он закрыл блокнот и поманил меня согнутым пальцем, шагнув к двери. Выйдя наружу, сказал:

– Послушай моего совета: позвони тетке и скажи ей, чтобы она приехала и забрала тебя, даже если она еще не на сто процентов здорова. Это же цветные. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Я наморщила лоб:

– Нет, сэр, боюсь, что не понимаю.

– Я просто говорю, что это неестественно, что тебе не следует… ну, унижаться.

– А-а…

– Я скоро приеду сюда снова, и лучше бы тебя уже не было. Договорились? – Он улыбнулся и положил свою великанскую лапищу мне на голову, словно мы были двумя белыми, понимающими друг друга.

– Ладно.

Я закрыла за ним дверь. И то, что все это время помогало мне как-то держаться, вмиг рассыпалось. Я побрела обратно в «залу», уже начиная плакать. Розалин приобняла меня, и я увидела, что по ее лицу тоже текут слезы.

Мы поднялись по лестнице в комнату, которую она делила с Мэй. Розалин отдернула одеяло на своей кровати.

– Давай забирайся, – сказала она мне.

– А ты где будешь спать?

– Вот здесь, – ответила она, отбрасывая покрывало с кровати Мэй – розово-коричневое, шерстяное, которое Мэй связала узором «попкорн».

Розалин забралась на кровать и вжалась лицом во вмятинки на подушке. Я понимала, что она ищет в них запах Мэй.

Вы, верно, подумали, что мне снилась Мэй, но, когда я уснула, передо мной явился Зак. Я даже толком не могу рассказать, что происходило в этом сне. Я проснулась, слегка задыхаясь, и поняла, что это из-за него. Он казался таким близким и реальным, словно можно было сесть и коснуться пальцами его щеки. Потом я вспомнила, где он сейчас, и на меня навалилась невыносимая тяжесть. Я представила тюремную койку, под которой стоят его ботинки, как он, наверное, лежит без сна в эту самую минуту, глядя в потолок, прислушиваясь к дыханию других подростков.

Донесшееся с другого конца комнаты шуршание заставило меня вздрогнуть. Возник один из тех странных моментов, когда не вполне понимаешь, где оказалась. В полудреме я сперва подумала, что нахожусь в медовом доме, но потом до меня дошло, что это Розалин перевернулась на другой бок в постели. А потом – потом я вспомнила Мэй. Вспомнила ее в реке.

Мне пришлось встать, прокрасться в ванную и поплескать водой в лицо. Я постояла в слабом свете ночника, потом опустила взгляд и увидела ванну на львиных лапах, обутых в красные носки, которые натянула на ее фарфоровые ножки Мэй. И тогда я улыбнулась; просто не смогла удержаться. Это была та Мэй, которую я не хотела забывать – никогда.

Я прикрыла глаза, и передо мной замелькали картинки – все ее лучшие образы. Я видела закрученные штопором косички, сверкающие под садовым разбрызгивателем, ее пальцы, раскладывающие крошки печенья, усердно трудящиеся, чтобы спасти жизнь одному-единственному таракану. И шляпку, которую она надевала в тот день, когда танцевала конгу с «дочерями Марии». Однако главным во всем этом было нестерпимое сияние любви и страдания, которое так часто озаряло ее лицо.

В итоге оно ее и сожгло.

После вскрытия, после того как полиция составила официальное заключение о ее самоубийстве, после того как похоронная контора прихорошила Мэй, насколько это было возможно, она вновь вернулась в розовый дом. Ранним утром в среду, 5 августа, черный катафалк остановился на подъездной дорожке, и четверо мужчин в темных костюмах сняли гроб Мэй и внесли его прямо в «залу». Когда я спросила Августу, почему Мэй вносят в гробу через парадный вход, она ответила:

– Мы будем сидеть с ней до самого дня похорон.

Я не ожидала ничего подобного, поскольку все люди, которых я знала в Сильване, увозили своих умерших близких прямо из похоронной конторы на кладбище.

Августа пояснила:

– Мы сидим с ней, чтобы попрощаться. Это называется бдением. Иногда трудно принять смерть близкого человека, мы не можем сказать «прощай». Бдение помогает нам это сделать.

Если умерший находится прямо в твоей гостиной, тут уж наверняка все поймешь. Мысль о мертвеце в доме вызывала у меня странное чувство, но если это помогает как следует попрощаться, ладно, смысл в этом есть.

– Это поможет и Мэй, – добавила Августа.

– В смысле – поможет Мэй?

– Ты знаешь, что у каждого из нас есть дух, Лили, и когда мы умираем, он возвращается к Богу, но никто на самом деле не знает, сколько времени на это уходит. Может быть, всего доля секунды, а может быть, неделя или две. В любом случае, сидя с Мэй, мы говорим: «Все нормально, Мэй, мы знаем, что это твой дом, но теперь ты можешь уйти. Все будет хорошо».