Тайная жизнь пчел

Августа попросила мужчин подкатить гроб, поставленный на специальный стол на колесах, к статуе Мадонны в Цепях и снять крышку. После того как сотрудники похоронной конторы уехали, Августа и Розалин подошли к гробу и стали смотреть на Мэй, но я подойти не решалась. Я бродила по комнате, разглядывала себя в зеркалах. Спустилась Джун с виолончелью и начала играть. Она сыграла «О, Сюзанна!», заставив нас всех улыбнуться. Ничто так не помогает сбросить напряжение во время бдения, как небольшая шутка. Я подошла к гробу и встала между Августой и Розалин.

Это была все та же прежняя Мэй, вот разве что кожа туго обтянула кости ее лица. Свет лампы, лившийся в гроб, придавал ей сияние. Ее одели в платье цвета королевской лазури, которого я никогда на ней не видела при жизни, с жемчужными пуговичками и вырезом-лодочкой, и ее любимую голубую шляпу. Казалось, она вот-вот откроет глаза и широко улыбнется нам.

Это была женщина, научившая мою мать всему, что надо знать о вежливом избавлении от тараканов. Я, загибая пальцы, стала считать дни с тех пор, как Мэй сказала мне, что моя мать жила здесь. Шесть. А мне казалось, все шесть месяцев. Я по-прежнему отчаянно хотела рассказать Августе о том, что узнала. Я догадывалась, что можно было бы рассказать и Розалин, но на самом деле мне хотелось поговорить с Августой. Она была единственной, кто знал, что́ все это означает.

Стоя у гроба, глядя на Августу, я едва удержалась, чтобы не рассказать ей все прямо сию минуту. Просто взять и выпалить ей в лицо: Я не Лили Уильямс. Я Лили Оуэнс, и это моя мать жила здесь. Мэй мне сказала. И тогда все скрытое выплыло бы наружу. А если суждено случиться чему-то ужасному, пусть уже случится. Однако, заглянув Августе в лицо, я увидела, что она стирает со щек слезы, нашаривая в кармане платок, и поняла, что было бы эгоистично с моей стороны лить в ее чашу еще и свои горести, когда она уже до краев полна скорбью по Мэй.

Джун играла с закрытыми глазами, словно доставка духа Мэй на небеса зависела исключительно от нее. Вы никогда не слышали такой музыки: она заставляет верить, что смерть – это всего лишь порог?

Наконец Августа и Розалин сели, но я, оказавшись у гроба, уже не могла от него отойти. Руки Мэй были скрещены на груди – сложенные крылья, поза, которая, как мне показалось, ее не красила. Я потянулась и взяла ее за руку. Она была восковой, прохладной, но меня это не смутило. Надеюсь, ты будешь счастливее на небесах, сказала я ей. Надеюсь, там тебе не понадобится никакая стена. И если увидишь Марию, Мадонну, скажи ей, что мы знаем: Иисус здесь, внизу, главный, но мы очень стараемся сохранить память о ней живой. По какой-то причине я была совершенно уверена, что дух Мэй парит в углу под потолком и слышит каждое слово, хотя я ничего не говорила вслух.

И мне хотелось бы, чтобы ты присмотрела там за моей матерью, сказала я. Скажи ей, что видела меня, что я хотя бы на какое-то время сбежала от Ти-Рэя. Скажи ей вот что: «Лили была бы благодарна за знак, который даст ей знать, что ты любишь ее. Не надо ничего грандиозного, но, пожалуйста, пошли ей хоть что-нибудь».

Я длинно выдохнула, продолжая держать ее мертвую руку, думая о том, какими большими ее пальцы кажутся в моей ладони. В общем, как я понимаю, пора прощаться, сказала я ей. Меня пробрало дрожью, глаза вдоль ресниц ожгло солью. Слезы закапали со щек, покрывая мокрыми пятнышками ее платье.

Однако перед тем как отойти, я немного изменила положение тела Мэй. Сложила ее ладони вместе и пристроила под подбородок, словно она серьезно задумалась о будущем.

В десять часов тем же утром, пока Джун продолжала играть для Мэй, а Розалин возилась в кухне, я сидела на заднем крыльце с блокнотом, стараясь записать все случившееся, но на самом деле наблюдала за Августой. Она пошла к стене плача. Я представляла, как она вкладывает свою боль в промежутки между камнями.

К тому времени как я заметила, что она возвращается, писать я уже перестала и теперь рисовала всякую ерунду на полях. Она остановилась на середине двора и стала смотреть на подъездную дорогу, прикрыв глаза ладонью от солнца.

– Смотрите, кто едет! – крикнула она вдруг, срываясь на бег.

Никогда прежде я не видела, чтобы Августа бегала, и сейчас не верила своим глазам, глядя, как мчится она по траве огромными скачками, как распрямляются ее длинные ноги под юбкой.

– Это Зак! – крикнула она мне, и я уронила блокнот и слетела со ступеней.