Тайная жизнь пчел

Может быть, они и говорили правду, но серьезными при этом не выглядели. Они валились друг на друга, хохоча, а Мэй лежала мертвая.

Люнелла сказала:

– Однажды я подъехала туда, чтобы увидеть покойную миссис Ламар, поскольку давным-давно у нее работала. Женщина, которая сидела в окне рядом с ее гробом, прежде работала в банке кассиром и, когда я проезжала, по привычке сказала мне: «Желаю вам хорошего дня».

Я повернулась к Августе, которая отирала глаза: у нее выступили слезы от смеха. Я спросила:

– Ты же не позволишь выставить Мэй в банковское окно?

– Золотко, не переживай, – успокоила меня Душечка. – Подъездное окно в похоронной конторе для белых. Только у них хватает денег, чтобы сотворить такой абсурд.

Они опять зашлись истерическим хохотом, и я тоже не смогла удержаться от смеха – отчасти от облегчения, что никто не станет праздно проезжать мимо похоронной конторы, чтобы поглазеть на Мэй, а отчасти потому, что невозможно не рассмеяться, когда видишь, как смеются «дочери Марии».

Но я раскрою вам один секрет – то, что не заметила ни одна из них, даже Августа, и что порадовало меня больше всего. Дело было в том, что Душечка говорила о белых так, словно я на самом деле была одной из «дочерей». И никто из присутствующих не одернул ее: «Душечка, ты вот так говоришь о белых, а ведь среди нас белая». Они даже не подумали, что я от них отличаюсь.

Вплоть до этого момента я думала, что великая цель заключается в том, чтобы примирить белых и цветных между собой, но после решила, что лучше бы никакой разницы в цвете вообще не было. Я все думала о том полицейском, Эдди Хейзелвурсте, который сказал, что я будто бы унижаю себя, живя в доме цветных, и никак не могла понять, как так вышло, что цветные женщины стали считаться людьми самого низшего сорта. Достаточно было просто присмотреться к ним, чтобы понять, какие они необыкновенные, словно скрывающиеся среди нас члены королевской фамилии инкогнито. Эдди Хейзелвурст. Параша, а не человек!

Я ощущала такие теплые чувства к ним, что подумала про себя: когда я умру, буду рада, если меня выставят в подъездное окно, и «дочери Марии» хорошенько над этим посмеются.

Во второе утро бдения, задолго до приезда «дочерей», еще до того как с верхнего этажа спустилась Джун, Августа нашла предсмертную записку Мэй, оставленную между корнями дуба, росшего меньше чем в десяти ярдах[30] от места, где она умерла. Лес укрыл листок только что распустившимися листьями, из тех, что вырастают за один день.

Розалин готовила пирог с банановым кремом в честь Мэй, а я сидела за столом, завтракая хлопьями и пытаясь найти какую-нибудь достойную передачу в радиоприемнике, когда Августа ворвалась на кухню, держа записку обеими руками, словно слова могли вывалиться из нее, если она не будет осторожна.

Она гаркнула у лестницы, задрав голову вверх:

– Джун, спускайся! Я нашла записку Мэй.

Августа расправила листок на столе и встала над ним, стиснув ладони. Я выключила радио и уставилась на мятую бумагу, на слова, уже поблекшие от того, что записка лежала под открытым небом.

Босые ноги Джун зашлепали по лестнице, и она вбежала на кухню.

– О боже, Августа! Что там?

– В этом вся… Мэй, – проговорила Августа, взяла записку в руки и прочла нам.

Дорогие Августа и Джун!

Извините, что вот так вас покидаю. Мне совсем не хочется вас огорчать, но подумайте, как счастлива я буду с Эйприл, мамой, папой и Большой мамой. Представьте нас там, наверху, вместе, и вам станет немножко легче. Я устала носить на себе бремя мира. И теперь просто сложу его с себя. Настало мое время умереть, а ваше время жить. Не упустите его.

С любовью,

Мэй

Августа отложила записку и повернулась к Джун. Широко развела руки, и Джун шагнула в ее объятия. Они приникли друг к другу – старшая сестра к младшей, грудь к груди, положив подбородки на плечи друг другу.

Они стояли так долго – достаточно долго, чтобы я задумалась, не стоит ли нам с Розалин выйти, но наконец разомкнули объятия, и все мы сели к столу. Вокруг нас витал аромат пирога с банановым кремом.

Джун спросила:

– Думаешь, действительно настало ее время умереть?

– Не знаю, – пожала плечами Августа. – Может, и так. Но в одном Мэй была права: это наше время жить. Ее предсмертное желание – чтобы мы жили, Джун, так что нам нужно его исполнить. Договорились?

– Что ты имеешь в виду? – не поняла Джун.

Мы проводили взглядами Августу, когда она подошла к окну, положила ладони на стол и стала смотреть в небо. Оно было цвета аквамарина и сверкало, как тафта. Ощущение было такое, будто она принимала важное решение.

– Августа, что случилось?

Когда Августа повернулась к нам, ее челюсти были плотно сжаты.