Тайная жизнь пчел

Меня бесконечно удивляло то, что я скучала по нашей обыденной, рутинной жизни – по таким простым действиям, как заливка воска в свечную форму или починка сломанного улья. По стоянию на коленях между Августой и Джун и чтению вечерних молитв Мадонне.

Я ходила в лес во второй половине дня, когда была уверена, что Августы там нет. Я выбирала какое-нибудь дерево и загадывала: Если птица сядет на него до того, как я сосчитаю до десяти, значит, это моя мать посылает мне знак любви. Дойдя до семи, я начинала считать очень медленно, тянуть время. Иногда добиралась до пятидесяти, а никакой птицы по-прежнему не было.

По ночам, когда все остальные уже спали, я разглядывала карту Южной Каролины, пытаясь сообразить, куда мы с Розалин можем отправиться дальше. Я всегда хотела увидеть окрашенные во все цвета радуги дома Чарльстона, настоящих лошадей и пролетки на его улицах, но, какой бы заманчивой ни была эта перспектива, мысль об отъезде безнадежно портила мне настроение. И даже если бы каким-то волшебным образом появился еще один грузовик с канталупами и отвез нас туда, нам с Розалин пришлось бы искать какую-то работу, снимать жилье и надеяться, что никто не станет задавать нам никаких вопросов.

В иные дни мне даже не хотелось вставать с постели. Я взяла в привычку носить свои трусики-недельку не по порядку. На дворе мог быть понедельник, а я натягивала трусы с надписью «четверг». Мне было просто все равно.

Джун я видела только во время приходов Нила, а это случалось каждый Божий день. Она спускалась по лестнице, надев серьги-кольца, и они уезжали подолгу кататься на машине, что, по ее же словам, было для нее невероятно полезно. Ветер приводил в порядок ее мысли, а сельская местность заставляла понять, что вся жизнь еще впереди – только и ждет, чтобы ее прожили. Нил садился за руль, а Джун на переднее пассажирское сиденье, да так, что практически оказывалась за рулем вместе с ним. Честное слово, я даже беспокоилась об их безопасности.

Пару раз заезжал Зак, просто чтобы навестить нас, и находил меня в садовом кресле с подобранными под себя ногами, перечитывавшей записи в блокноте. Иногда стоило его завидеть, как мой желудок исполнял серию внезапных падений и рывков.

– Ты мне на одну треть друг, на одну треть брат, на одну треть партнер-пчеловод, а на одну треть бойфренд, – как-то раз сказала я ему.

Он же объяснил, что у меня в уравнении слишком много третьих долей. Конечно, я и так это знала, поскольку, пусть и нет у меня таланта к математике, но все же не настолько я бездарна. Мы смотрели друг на друга, и я пыталась понять, которую из этих третьих долей следует исключить.

Я заговорила:

– Будь я негритянкой…

Он прижал пальцы к моим губам, так что я ощутила их солоноватый вкус.

– Нельзя думать об изменении цвета кожи, – сказал он. – Изменение мира – вот о чем нам надо думать.

От него теперь только и было слышно, что о поступлении в юридическую школу и «надирании задниц». Он не говорил «белых задниц», за что ему спасибо, но, полагаю, именно это он имел в виду.

Внутри него появилось что-то такое, чего прежде не было. Горячечное, наэлектризованное, гневное. Когда он был рядом, мне казалось, будто я подошла к газовой горелке, к линии голубых огней, горящих в темном, влажном разрезе его глаз.

Он говорил о расовых бунтах в Нью-Джерси, о полицейских, избивающих дубинками негритянских парней, швыряющихся камнями, о коктейлях Молотова, о сидячих забастовках, о правом деле, о Малкольме Иксе и о Союзе афроамериканского единства, который дает ку-клукс-клану отведать его же собственного угощения.

Мне хотелось сказать Заку: Помнишь, как мы ели ледяные кубики кул-эйда под соснами? Помнишь, как ты пел «Черничный холм»? Помнишь?

После целой недели непрерывного траура, как раз когда я думала, что мы теперь вечно будем жить в своих одиноких скорбящих мирках и больше никогда не сядем за стол вместе и не станем работать бок о бок в медовом доме, я обнаружила Розалин на кухне. Она накрывала стол на четверых, расставляя «воскресный» фарфор – тарелки с розовыми цветами и кружевной каймой по краям. Я чуть не умерла от счастья, потому что жизнь, похоже, начала налаживаться.

Розалин выставила на стол восковую свечу, и, кажется, это был первый «ужин при свечах» за всю мою жизнь. А вот что было в его меню: тушеная курица, рис с подливой, масляные бобы, нарезанные ломтиками помидоры, бисквиты и горящая свеча.

Мы едва начали есть, как Розалин спросила Джун:

– Ну, так ты собираешься выходить за Нила или нет?

Мы с Августой перестали жевать и напряженно выпрямились.

– Мое дело – знать, а ваше – выяснять, – ответила Джун.

– И как, скажи на милость, нам это выяснить, если ты говорить не хочешь? – спросила Розалин.