Вначале мы ели. К этому времени я успела усвоить, что для «дочерей Марии» еда – главный приоритет. Когда пир завершился, краснота дня уже полиняла и вокруг нас с удобством расположились сумерки. Охлаждая, окрашивая и смягчая вечер пурпурными и иссиня-черными оттенками. Розалин вынесла блюдо с медовыми кексами и выставила его на один из столов.
Августа жестом пригласила нас встать в кружок вокруг стола. Программа Дня Марии была в самом разгаре.
– Это медовые кексы Марии. Кексы для Царицы Небесной, – заговорила Августа.
Она взяла один из них в руку и, отщипнув кусочек, протянула Мейбели, которая стояла в кругу рядом с ней. И сказала:
– Сие есть плоть Благословенной Матери.
Мейбели закрыла глаза, открыла рот, и Августа положила кусочек кекса ей на язык.
Проглотив подношение, Мейбели сделала то же, что и Августа – отщипнула кусочек и дала его своему соседу по кругу; им оказался Нил. Мейбели, в которой было росту всего ничего, понадобилась бы стремянка, чтобы дотянуться до его губ. Нил присел и широко открыл рот.
– Сие есть плоть Матери, – сказала Мейбели и накормила Нила кусочком кекса.
Я действительно почти ничего не знала о католической церкви, но почему-то была уверена, что папа римский хлопнулся бы в обморок, если бы это увидел. А вот брат Джеральд вряд ли. Он не стал бы тратить время на обмороки, сразу затеял бы приготовления к экзорцизму.
Что до меня, я никогда не видела, чтобы взрослые люди кормили друг друга, и наблюдала за этим процессом с ощущением, что вот-вот разревусь. Не знаю, что в нем так меня растрогало, но по какой-то причине это круговое кормление заставило меня проникнуться к миру более добрыми чувствами.
Судьбе было так угодно, чтобы меня кормила Джун. Открыв рот, закрыв глаза в ожидании плоти Марии, я почувствовала, как шепот Джун коснулся моего уха: «Прости, что я была сурова с тобой, когда ты здесь появилась», – а потом сладость меда растеклась по моему рту.
Я жалела, что рядом со мной стоит не Зак – тогда я могла бы положить кекс ему на язык. Я сказала бы:
После того как все мы причастились, Зак с Нилом пошли в «залу» и вернулись оттуда, неся Мадонну в Цепях. Отис шел следом за ними, волоча цепь. Они установили статую на красную тележку. Августа наклонилась ко мне:
– Мы будем разыгрывать историю Мадонны в Цепях. Мы отвезем ее в медовый дом и прикуем там на ночь.
Я подумала: Мадонна проведет эту ночь в медовом доме. Со мной.
Пока Августа медленно везла тележку через двор, Зак и Нил придерживали Мадонну, чтобы не упала. Осмелюсь сказать, цветочная гирлянда, которой была оплетена тележка, здорово ее украсила.
Джун несла виолончель, а «дочери» сопровождали тележку, выстроившись цепочкой, держа в руках горящие свечи. Они пели: «Мария, звезда морская. Мария, луна ярчайшая. Мария, соты медовые».
Мы с Розалин шли в арьергарде, тоже держа свечи, пытаясь подпевать с закрытым ртом, поскольку слов не знали. Я прикрыла ладонью пламя своей свечи, чтобы его не задуло ветром.
У двери медового дома Нил и Зак сняли статую с тележки и внесли внутрь. Душечка толкнула локтем Отиса, и он вошел в дом и помог им установить ее между центрифугой и отстойником для меда.
– Отлично, – сказала Августа. – Теперь начнем последнюю часть нашего богослужения. Давайте становитесь полукругом вокруг Мадонны.
Джун заиграла на виолончели мрачную мелодию, а Августа стала пересказывать историю черной Марии от начала до конца. Когда она добралась до той части, где рабы прикасались к красному сердцу и Мадонна наполняла их бесстрашием и планами побега, Джун заиграла громче.
– Богородица стала такой могущественной, – рассказывала Августа, – что хозяин был вынужден посадить ее под арест, приковать в каретном сарае. Ее повергли наземь и заковали в цепи.
– Благословенная, благословенная Мать, – пробормотала Вайолет.
Нил и Отис взяли цепи и начали обматывать Мадонну. Отис так размахивал ими, что казалось, будет чудом, если он никого не зашибет.
Августа тем временем продолжала рассказ:
– Но каждый раз, когда хозяин приковывал Марию в каретном сарае, она разбивала цепи и возвращалась к своим людям.
Августа помолчала. Обошла круг, заглядывая в лицо каждому из нас, задерживая взгляд, словно никуда не спешила.
Потом заговорила громче:
– Что сковано, будет расковано. Что повергнуто, будет поднято. Таково обетование Госпожи нашей.
– Аминь, – отозвался Отис.
Джун заиграла снова, теперь более радостную мелодию – и слава богу! Я смотрела на Марию, с ног до головы опутанную заржавленными цепями. На улице поперек всего неба сверкнула зарница.
Казалось, все погрузились в медитацию… или что они там делали. Глаза были закрыты у всех, кроме Зака. Он смотрел на меня в упор.
Я снова глянула на бедную Марию в оковах. Мне невыносимо было видеть ее такой.