Тайная жизнь пчел

Однако большим потрясением стали для меня все изображения Марии, на которых архангел Гавриил вручал ей лилию. На каждой картине, каждой иконе, где он являлся, чтобы объявить ей, что у нее будет лучший на свете ребенок, хоть она еще и не замужем, архангел протягивал ей большую белую лилию. Словно награду в утешение за все сплетни, героиней которых ей предстояло стать. Я закрыла книгу и поставила ее обратно на полку.

Ветерок влетал в открытое окно и гулял по комнате. Я подошла к окну и стала смотреть на темную кайму деревьев на краю леса, на полумесяц, похожий на золотую монету, вставленную в прорезь, готовую вот-вот со звоном провалиться в небо. Сквозь оконную сетку просачивались голоса. Женские голоса. Они взлетали щебетом и таяли вдали. «Дочери» разъезжались. Я наматывала волосы на пальцы, кругами ходила вокруг коврика, как кружит собака, прежде чем улечься на пол.

Я думала о фильмах про тюрьму, в которых заключенному – разумеется, невинно осужденному – предстоит казнь на электрическом стуле, и камера переключается с бедняги, потеющего в своей тюремной камере, на циферблат часов, где стрелка подползает к двенадцати.

Я снова села на кедровый сундук.

Раздались шаги по половицам коридора – размеренные, неторопливые. Шаги Августы. Я села ровнее, выпрямилась, мое сердце забилось так сильно, что я слышала стук крови в ушах. Войдя в комнату, она сказала:

– Я так и думала, что найду тебя здесь.

У меня возникло желание метнуться и проскочить мимо нее в дверь, выпрыгнуть из окна. Ты не обязана это делать, сказала я себе, но изнутри меня поднималось желание. Я должна была знать.

– Помнишь, когда… – начала я. Мой голос был едва громче шепота. Я откашлялась и начала снова: – Помнишь, ты сказала, что нам следует поговорить?

Она закрыла дверь. С таким особым, окончательным звуком. Пути назад нет, говорил он. Вот и все, говорил он.

– Помню, и очень хорошо.

Я выложила на сундук фотографию матери.

Августа подошла и взяла ее в руки.

– Ты просто ее копия.

Она перевела на меня глаза – большие, мерцающие, с медным огнем внутри. Мне вдруг захотелось хоть разок взглянуть на мир этими глазами.

– Это моя мать, – сказала я.

– Я знаю, золотко. Твоей матерью была Дебора Фонтанель Оуэнс.

Я смотрела на нее и моргала. Она шагнула ко мне, и желтый свет лампы покрыл ее очки золотой амальгамой, так что я больше не могла разглядеть ее глаз. Тогда я сменила позу, чтобы видеть их лучше.

Она подтащила стул от трюмо к сундуку и села лицом ко мне.

– Я так рада, что мы наконец обо всем этом поговорим!

Я чувствовала, как она легонько касается меня коленом. Прошла целая минута, а ни одна из нас еще не сказала ни слова. Она держала фотографию в руках, и я понимала, что она ждет, пока я нарушу молчание.

– Ты знала, кто моя мать, – сказала я, сама не понимая, что ощущаю – то ли гнев, то ли предательство, то ли попросту удивление.

Она положила свою руку на мою и чуть погладила кожу.

– В первый же день, когда ты пришла сюда, я лишь посмотрела на тебя – и увидела Дебору, когда она была в твоем возрасте. Я знала, что у Деборы есть дочь, но подумала – нет, быть такого не может. Поверить, что дочь Деборы явится в мою гостиную – это было слишком. Потом ты сказала, что тебя зовут Лили, и в эту же секунду я поняла, кто ты.

Наверное, мне следовало этого ожидать. Я почувствовала, что в горле собираются слезы, хоть и сама не понимала почему.

– Но… но… ты же ничего не сказала! Как так получилось, что ты мне не сказала?

– Ты была не готова узнать о ней. Я не хотела рисковать. Не хотела, чтобы ты снова сбежала. Я хотела, чтобы ты почувствовала под ногами твердую почву, укрепила вначале свое сердце. Всему свое время, Лили. Нужно знать, когда настаивать, а когда сохранять спокойствие, когда позволять всему идти своим чередом. Вот что я пыталась сделать.

Стало так тихо… Как я могла на нее злиться? Я ведь поступила точно так же. Утаила от нее то, что знала, а ведь мои резоны и близко не были так благородны, как ее.

– Мне Мэй сказала, – выдавила я.

– Что именно тебе сказала Мэй?

– Я увидела, как она выкладывает для тараканов дорожку из крошек печенья и маршмеллоу. Однажды отец сказал, что моя мать делала то же самое. Я рассудила, что она научилась этому от Мэй. И тогда я спросила Мэй: «Ты когда-нибудь знала Дебору Фонтанель?» – и она ответила, что знала, что Дебора жила в медовом доме.

Августа покачала головой:

– Боже милостивый, сколько же всего предстоит рассказать! Помнишь, я говорила тебе, что была домработницей в Ричмонде до того, как нашла место учительницы? Так вот, я работала в доме твоей матери.

Дом моей матери. Странно было думать о ней как о человеке, у которого была своя крыша над головой. Как о человеке, который лежал на постели, ел еду за столом, принимал ванны.

– Ты знала ее, когда она была маленькой?