Тайная жизнь пчел

– А теперь послушай меня, – сказала Августа, приподнимая мой подбородок, приближая мое лицо к своему. – Это ужасно, ужасно, что тебе приходится с этим жить! Но тебя можно любить. Даже если ты нечаянно убила ее, ты все равно самая милая, самая очаровательная девочка, какую я знаю. И ведь Розалин любит тебя. Мэй любила тебя. Не нужно быть волшебницей, чтобы понять, что Зак любит тебя. И «дочери Марии», все до одной, любят тебя. И Джун, вопреки своему характеру, тоже тебя любит. Просто ей потребовалось больше времени, потому что она так часто злилась на твою мать.

– Она злилась на мою мать? Но почему? – спросила я, сознавая теперь, что Джун, должно быть, тоже все это время знала, кто я такая.

– Ой, это сложный вопрос, как раз в духе Джун. Она никак не могла пережить то, что мне пришлось работать в доме твоей матери. – Августа покачала головой. – Я знаю, это несправедливо, но она ополчилась на Дебору, а потом и на тебя. Но даже Джун полюбила тебя, правда ведь?

– Наверное, – пробормотала я.

– Однако самое главное – и я хочу, чтобы ты это знала – это что я тебя люблю. Так же, как любила твою мать.

Августа поднялась на ноги, но я осталась сидеть, где сидела, удерживая ее слова внутри.

– Дай мне руку, – сказала она, протягивая мне ладонь.

Поднимаясь, я ощутила легкое головокружение, как бывает, когда встаешь слишком быстро.

Вся эта любовь, изливающаяся на меня. Я не знала, что с ней делать.

Мне хотелось сказать: Я тоже тебя люблю. Я люблю вас всех. Это чувство росло во мне, как ветряной столб, но когда оно добралось до моего рта, у него не оказалось голоса, не нашлось слов. Только много-много воздуха и тоски.

– Нам обеим нужна небольшая передышка, – заявила Августа и пошла в сторону кухни.

Августа налила нам по стакану охлажденной воды из холодильника. Мы взяли их с собой на заднюю веранду и сели на диван-качели, большими глотками прихлебывая прохладу и слушая поскрипывание цепей. Удивительно, насколько успокаивающим был этот звук. Мы не стали включать верхний свет, и это тоже успокаивало – просто сидеть в темноте.

Через пару минут Августа спросила:

– Вот чего я не могу понять, Лили… как ты поняла, что надо прийти сюда?

Я вытащила из кармана образок черной Марии и протянула ей.

– Это принадлежало моей матери, – сказала я. – Я нашла его на чердаке, тогда же, когда нашла фотографию.

– О господи! – ахнула она, прижимая руку ко рту. – Я подарила его твоей матери незадолго до ее смерти!

Она поставила стакан на пол и начала расхаживать по веранде. Я не знала, стоит ли продолжать, и сидела, ожидая, скажет ли Августа что-нибудь, но она молчала, и тогда я встала и подошла к ней. Ее губы были плотно сжаты, глаза вглядывались в ночь. Образок она сжимала в руке, опустив ее вдоль тела.

Прошла целая минута, прежде чем она подняла ее, и мы обе стали смотреть на него.

– Здесь на обороте написано «Тибурон, Ю. К.», – сказала я.

Августа перевернула образок.

– Должно быть, это Дебора написала, – по ее лицу скользнула тень улыбки. – Это так похоже на нее. У нее был альбом, полный фотографий, и на обороте каждой из них она обозначала место, где сделан снимок, даже если это был ее собственный дом.

Она вернула мне образок. Я смотрела на него, водя пальцем по надписи «Тибурон».

– Кто бы мог подумать! – задумчиво проговорила Августа.

Мы вернулись к качелям, сели и стали тихонько раскачиваться, слегка отталкиваясь от пола ногами. Августа смотрела прямо перед собой. Лямка платья сползла с ее плеча, но она даже не заметила этого.

Джун всегда говорила, что большинство людей любят откусить больший кусок, чем могут проглотить, но Августа, так скажем, проглатывала больше, чем откусывала. Джун нравилось поддразнивать Августу из-за ее задумчивости, из-за того, что вот она разговаривает с собеседником, а в следующий миг ускользает в какой-то уединенный мирок, где снова и снова прокручивает свои мысли, переваривая то, чем подавились бы многие. Мне хотелось попросить: Научи меня это делать. Покажи мне, как во всем этом разобраться.

Над деревьями прокатился рокот грома. Я подумала о том, как моя мать устраивала чаепития для кукол, подносила крохотные сэндвичи к кукольным ротикам, и эта мысль окатила меня печалью. Может быть, потому что мне бы очень хотелось присутствовать на таком чаепитии. Может быть, потому что все эти сэндвичи наверняка были с арахисовой пастой, любимым лакомством моей матери, а мне она даже не особенно нравилась. Мне вспомнилось, как Августа заставляла ее заучивать стихотворение, и стало интересно, помнила ли она его после того, как вышла замуж. Лежала ли она в постели, слушая храп Ти-Рэя и мысленно пересказывая эти строки в попытках уснуть и всем сердцем жалея, что не может сбежать куда-нибудь вместе с Робертом Фростом?