Тайная жизнь пчел

Мы немного посидели в тишине. Дождь почти прекратился, оставив нам безмолвие ночи и небо без луны.

– Идем, – сказала Августа. – Давай, тебе надо поспать.

Мы вышли в ночь, со сливающимися в общий хор песнями кузнечиков, с громким плюханьем капель по зонту, со всеми этими ужасными ритмами, которые захватывают крепость изнутри, стоит только на миг расслабиться. Бросила тебя, барабанили они. Бросила тебя. Бросила тебя.

Знание может быть проклятием, способным отравить всю жизнь. Я обменяла груз лжи на груз правды и теперь не понимала, какое бремя было тяжелее. Какое потребует от меня больше сил? Однако смысла в этом вопросе не было никакого, потому что стоит узнать правду – и уже нельзя пойти на попятный и заменить ее на чемодан лжи. Тяжела она или нет, а правда теперь вся твоя.

В медовом доме Августа подождала, пока я заберусь под одеяло, потом наклонилась и поцеловала меня в лоб.

– Любой человек на Земле совершает ошибки, Лили. Все ошибаются. Ничто человеческое нам не чуждо. Твоя мать совершила ужасную ошибку, но она пыталась ее исправить.

– Спокойной ночи, – сказала я и повернулась на бок.

– Нет на свете ничего идеального, – проговорила Августа от двери. – Есть только жизнь.

Глава тринадцатая

Длина тела рабочей пчелы едва превышает сантиметр, а весит оно всего около шестидесяти миллиграммов; тем не менее пчела способна летать с грузом тяжелее самой себя.

«Медоносная пчела»

Жар копился в сгибах локтей, в нежных ямках под коленями. Лежа поверх одеяла, я дотронулась до век. Я сегодня столько плакала, что они опухли, и глаза до конца не раскрывались. Если бы не это, все, что произошло между мной и Августой, могло показаться сном.

После ухода Августы я не шелохнулась, только лежала и смотрела на плоскую поверхность стены, на разных ночных насекомышей, которые вылезают и ползают по дому в свое удовольствие, когда думают, что ты спишь. Когда мне надоело смотреть на них, я прикрыла глаза рукой и сказала себе: Спи, Лили. Пожалуйста, засыпай. Но, разумеется, уснуть не могла.

Я села с отчетливым ощущением, что мое тело весит две сотни фунтов. Словно кто-то подогнал к медовому дому цистерну с цементным раствором, направил трубу мне на грудь и включил перекачку. Чувствовать себя бетонным блоком посреди ночи мне не понравилось.

Пока я пялилась в стену, у меня не раз мелькали мысли о Мадонне. Мне хотелось поговорить с ней, спросить: Что будет со мной дальше? Но когда мы с Августой вошли в медовый дом, при взгляде на нее, всю обмотанную цепью, мне не показалось, что она может кому-то помочь. Человеку нужно, чтобы тот, кому он молится, хотя бы внешне походил на сущность, способную оказать помощь.

Я все равно заставила себя встать с постели и пойти навестить ее. В конце концов, даже Мария не обязана быть всегда могущественной на все сто процентов – так я решила. Единственное, что мне было от нее нужно – это чтобы она меня поняла. Чтобы хоть кто-то протяжно вздохнул и сказал: Бедняжка, я знаю, что ты чувствуешь. Будь у меня выбор, я предпочла бы, чтобы кто-то понял мою ситуацию, даже если бы был не в силах ее изменить, а не наоборот. Но это только мое мнение.

Я сразу учуяла густой, ржавый запах цепи. Мне захотелось распутать ее, но, конечно, это порушило бы всю инсценировку, которую разыграли Августа и «дочери Марии».

Красная лампадка мерцала у ног Марии. Я плюхнулась на пол и села перед ней, скрестив ноги. На улице ветер завывал в верхушках деревьев – этот звук перенес меня в давние времена, когда я просыпалась ночью под такой же шум и, одурманенная сном и тоской, представляла, что это моя мать там, среди деревьев, поет о своей бездонной любви. Однажды я влетела в комнату к Ти-Рэю, крича, что она у меня под окном. На что он ответил тремя словами: «Сраная чушь, Лили!»

Я пришла в ярость, когда он оказался прав. Никакого голоса в ветре никогда не было. Никакая мать там не пела. Никакой бездонной любви.

А ужасным, по-настоящему ужасным был гнев, клокотавший во мне. Он зародился на задней веранде, когда история моей матери рассыпалась в прах и земля ушла у меня из-под ног. Я не хотела гневаться. Я говорила себе: Ты не злишься. У тебя нет никакого права злиться. Сделанное тобой матери гораздо хуже того, что она сделала тебе. Но невозможно уговорить себя не злиться. Тут ведь как – либо злишься, либо нет.