Тайная жизнь разведчиков. В окопах холодной войны

— Поймите меня правильно, Я-сан, — убеждал я «моего» японца, — не все ваши друзья по обществу любят Россию, и им будет неприятно, что человек вашего общественного положения и авторитета связан дружескими узами с советским…

— Да, да, конечно, Ма-сан, — согласно кивал Янаги, — но мои друзья в основном с симпатией относятся к Советской России.

— И все же рисковать не стоит. Мне было бы неприятно, если кто-либо из ваших друзей осудит вас и уйдет от вас именно по этой причине. У нас говорят: береженого бог бережет. — Я с трудом объяснил смысл поговорки.

И вот с этой поговорки мы с Янаги перешли на новый, увлекательный для обоих этап наших отношений, пока дружеских.

— Ma-сан, вы мне уже не раз рассказывали о ваших обычаях, связанных с церковью. Вы — верующий?

— Не столь верующий, сколь глубоко чту и уважаю обычаи моих предков — русского народа.

— Всего народа? Но ведь у вас много национальностей!

— Вы правы, даже в одной моей семье существует смешение кровей. По линии отца — татарская, по линии матери — белорусская, у жены — татарская. Это именно про нас, русских, Федор Достоевский сказал: «в каждом русском ищи татарина».

— О, Достоевский-сан, мы чтим его. Я читал «Идиот» и «Преступление и наказание», сейчас хочу изучить «Братья Карамазовы». Жду новый его перевод.

— Почему — «новый»? — поинтересовался я.

— В Японии — десять вариантов перевода Толстого, Льва конечно, последний был сделан где-то в конце прошлого года. Переводчик, он же интерпретатор, потратил всю жизнь на это.

— А нужна ли новая интерпретация?

— Конечно нужна. Люди ждут годами. Сейчас седьмой раз профессор русского языка из Университета София переводит Достоевского.

— Только «Братья Карамазовы»?

— Нет. Всего. Это — труд многих лет. Но общественность терпеливо ждет окончания работы.

Я видел в посольстве на приеме профессора-переводчика Толстого — очень-очень уважаемый человек.

— А у вас браки между национальностями поощряются? — спросил я Янаги.

— Мы — нация очень однородная. На севере страны есть различные племена, например айны, но это редкость в нашей среде. На всех островах мы имеем единый язык, японский. На этом языке японец думает, говорит и молится богам на всех островах одинаково.

— Но у вас нет единого бога? Это трудно для веры?

— Нет. Это не трудно. Наоборот, удобно, для души, конечно. Нашей, японской души.

— Почему?

— Многобожье — это выбор по личному, душевному состоянию. В японской душе оставлен след трех религий: синто, буддизм, конфуцианство.

— Я-сан, я понимаю, что они различны, но их синтез в душе одного, конкретного человека? Это весьма трудно, мне так кажется.

— Ma-сан, у вас, в вашей религии имеется несколько мнений об учении Христа. Верно?

— Да, это так.

— Но вас это не удивляет. Более того, ваши священнослужители легко выбирают цитаты из мнений апостолов во время их проповедей перед прихожанами.

— Так-то так, но мнения апостолов весьма близки…

— Но, Ma-сан, каждый из апостолов чаще всего имеет мнение на определенные пророчества Иисуса Христа, как бы специализируется.

— Верно, Я-сан, хорошо подмечено. И поэтому?

— Наши три религии сливаются в одно, как бы с упором на отдельные стороны человеческого бытия.

И Янаги пояснил со свойственными ученому-аналитику лаконичностью и убедительностью, что такое синто, буддизм и конфуцианство для простого японца.

— Ma-сан, синто — это чуткость к природе, а в личной жизни — чистоплотность. И, конечно, человек не может жить без мифов и легенд — отсюда легенда о божественном происхождении японцев.

Конечно, я кое-что знал о японской религии, которая известна в мире как: «национальная религия японцев — это культ красоты». Знал я и то, что эстетические корни японцев во многом определяют их жизненную философию. Но это были книжные знания. А сейчас было живое общение с последователем этой религии — умным и чутким, доброжелательным и способным доходчиво объяснять.

— …буддизм, — продолжал Янаги, — это философское начало в искусстве и это врожденная стойкость к превратностям судьбы.

Теперь Янаги говорил о том, что художественный вкус пронизывает весь уклад жизни японцев, которым присуще обостренное чувство гармонии, будь-то сад, дом, посуда либо одежда.

— Ma-сан, наконец, конфуцианство, занесенное к нам из Китая. Это — идея верности и морального долга, признательности к старшим и вышестоящим.

Разговор на тему «Природа и японцы, их философские начала» затянулся. Но не окончился, как это стало видно позднее.

Летом Янаги посетил родные места — деревню, где он родился, где-то на севере острова Хонсю. Оттуда он привез мне в подарок глиняную куколку, расписанную особыми матовыми минеральными красками. Он объяснил, что такие игрушки делают только в их деревне и в Токио они встречаются редко.

И вот сегодня, в двадцать первом веке, я останавливаюсь у себя дома перед сувенирами из нескольких стран мира. Нахожу среди них взглядом двадцатисантиметровую розовую куколку девочки в национальном кимоно. Рядом на вертикально стоящей дощечке написано по-японски пожелание долголетия и красная печать мастера-изготовителя игрушки.