Таинства в истории отношений между Востоком и Западом

«Священник, в католическом понимании, в минуту совершения евхаристии не только есть “образ Христа”[910], как учат свв. отцы (Максим Исповедник), но и обладает всей полнотой Его власти. Он действует так же, как действовал Сам Христос на Тайной Вечере. Слова установления таинства, которые являются для нас только в контексте рассказа о Вечере и имеют только историческое, повествовательное значение, для католического богословия суть “тайносовершительная формула”. Эти слова произносятся священником in persona Christi, тогда как эпиклеза произносится не in persona Christi. Священник тут – “vice Christus”. Поэтому католик может прямо отрицать необходимость эпиклезы…[911] Если они и допускают освящающее действие Св. Духа, то Дух для них только συλλειτουργός, Mitconsekrator (греч., нем.: сослужитель. – Ред.)[912]. Греческие богословы, с точки зрения католиков, слишком подчеркивают освящающую мощь Духа, тогда как освящение является делом всей Св. Троицы»[913].

В материалах II Ватиканского собора также можно найти определения, подчеркивающие, что епископы и священники действуют in persona Christi[914]. С другой стороны, следует заметить, что во всех введенных литургической реформой этого собора евхаристических молитвах[915] есть эпиклесис, однако он сознательно поставлен перед установительными словами, чтобы католики, как и прежде, придерживались воззрения, что именно священник, произносящий установительные слова in persona Christi, совершает преложение даров, что в принципе не отвечает православной традиции.

Для подтверждения своей позиции II Ватиканский собор весьма своеобразно цитировал, помимо прочего, слова Иоанна Златоуста «священник действует на месте Христа»[916], хотя многие высказывания греческих отцов церкви – совсем о другом, и потому православные часто приводят их для доказательства своей правоты. Ибо сам Иоанн Златоуст в других сочинениях определенно заявлял: «Священник, стоящий перед престолом и приносящий Богу молитву, только “исполняет образ” Спасителя; благодать же и сила (которая все совершает) принадлежит Господу»[917]. «Мы только совершаем обязанность служителя, освящает и прелагает – Он»[918]. «Священник касается даров только после того, как он призовет благодать Божью… Это совершает не священник… это благодать Духа. приносит эту мистическую жертву»[919]. В том и заключаются значение и особая роль священства, которое, согласно восточному пониманию, только указывает на необходимость действия Святого Духа, ибо «по учению Восточной церкви, единственным подлинно действующим священником является Христос» [920]. Это подтверждается и молитвой священника во время Херувимской песни: «Преклонив свою главу, к Тебе приступаю и прошу Тебя: не отврати лица Твоего от меня и не извергни меня из числа сынов Твоих, но благоволи, чтобы и через меня, грешного и недостойного служителя Твоего, были принесены Тебе эти дары, – ибо Ты – приносящий и приносимый, принимающий и раздаваемый, Христе Боже наш…»[921].

«В соответствии с этим воззрением священник не отождествляется со Христом. Он не говорит слова “Сие есть тело Мое” in persona Christi, но, отождествляя себя с церковью, произносит эти слова in persona Ecclesiae [от лица церкви] и in nomine Christi [от имени Христа]. Чтобы повторяемые священником в воспоминание слова Христа обрели Божественную действенность, священник призывает Святого Духа в эпиклесисе. Слова воспоминания “И взяв хлеб. дал Своим ученикам. говоря. сие есть тело Мое” Святой Дух превращает в воспроизводящее воспоминание (ανάμνησις) и свидетельствует о явлении и присутствии Христа, отождествляя слова, произнесенные священником, со словами Самого Христа, а евхаристию – с Тайной вечерей. В этом и состоит чудо преложения святых даров»[922].

Иначе говоря, эпиклесис означает призывание Святого Духа на предлежащие дары, дабы Он превратил установительные слова, произнесенные по образу (τύπος) Христа[923] священником, во всемогущие слова Самого Господа, и тогда хлеб и вино уже несомненно и непреложно станут Его телом и кровью. «В таком понимании восточная литургическая традиция, подчеркивая необходимость эпиклезы, этим нисколько не умаляет значения установительных слов. Но слова эти, сказанные в наших литургиях в контексте повествования о Тайной вечере, имеют исторический смысл, а совершительная сила придается им призыванием Св. Духа, не выделяемым из всего контекста анафоры в “тайносовершительную” формулу в западном смысле этого слова, как это понималось у нас под влиянием “киевского” богословия времен митр. Петра Могилы»[924].

Различные формы эпиклесиса[925] открывают нам еще один важный аспект этой молитвы, на который указывает Николай Афанасьев[926].