Таинства в истории отношений между Востоком и Западом

Тем не менее подспудно по отношению к официальному схоластическому учению о семи таинствах, которое в православии никогда не становилось догматом , возникло течение, представлявшее собой по сути продолжение монашеского традиционализма и ориентировавшееся на существующую литургическую практику. Оно расширяло круг таинств, полностью опираясь на предание святых отцов, поскольку в Священном писании нет прямых определений как понятия таинства, так и числа таинств. «В патристическую эпоху не существовало даже специального термина для обозначения таинств как особой категории церковных действий: термин μυστήριον использовался вначале в более широком и общем смысле “тайны спасения”, и только как вспомогательное обозначение частных действий, дарующих спасение. В этом последнем смысле употреблялись также термины τελετά (обряды) и αγιάσματα (освящения)» [1085]. Попытки классификации важнейших «священнодействий» предпринимались только под влиянием Псевдо-Дионисия Ареопагита , который около 500 г. наряду с крещением, миропомазанием, евхаристией и рукоположением назвал также погребение и монашеский постриг[1086]. Это исчисление перенял, например, в IX столетии Феодор Студит [1087].

В XIII в., когда символическое число семь было применено к таинствам, церковные писатели, принявшие его, еще не выработали единого списка таинств. Например, монах Иов, которого цитирует в своем исследовании М. Жюжи[1088], не только объединил елеосвящение и покаяние в одно таинство, чтобы освободить среди семи таинств место для монашеского пострига, но и задался вопросом, как включить в состав понятия о том или ином таинстве другие важные священнодействия. Так, «святое и равноангельное девство» он присоединил к таинству (по его классификации) монашеского пострига, освящение церкви – к миропомазанию, освящение мира – странным образом! – к евхаристии, а великое водоосвящение – к крещению. Кроме того, чин о панагии, совершаемый монахами после трапезы и заключающийся в поднятии особого хлеба с призыванием Святой Троицы и Богородицы, Иов отнес, как и освящение мира, к таинству евхаристии[1089].

Архиепископ Фессалоникийский Симеон (ум. 1429 г.) объединил в одно таинство монашеский постриг и покаяние, чтобы сохранить число семь[1090]. Но вместе с тем из его высказываний следует, что и великое водоосвящение он без всяких оговорок считал таинством[1091]. Его современник митрополит Эфесский Иоасаф отказался от искусственных натяжек в классификации таинств, а тем самым и от числа семь. По его утверждению, существует десять таинств: он наделял сакраментальным характером освящение церкви , погребение и монашеский постриг[1092].

В XVI столетии можно найти и такие свидетельства, как высказывание Дамаскина Студита (ум. 1577 г.), который хотя и держался числа семь, но вместо покаяния включил в таинства великосхимнический постриг (τό μέγα σχήμα)[1093].

Значение седмеричного числа таинств еще более возросло в контексте борьбы с протестантизмом . Однако это официально принятое и утвержденное исчисление совершенно не затронуло устоявшуюся литургическую практику. Живое свидетельство тому – греческий Евхологий (славянский Требник), в котором, впрочем, как и в латинской книге Rituale, нет четкого отграничения таинств от других обрядов. Если и можно найти там какое-либо деление, то скорее не размежевание таинств и священнодейственных обрядов (sacramenta и sacramentalia), а деление на три большие группы, которые схематически можно представить следующим образом:

– центральные таинства (μυστήρια), подчиненные евхаристии как мистическому Телу Христову;

– освящение воды и елея, которые имеют большое значение при совершении таинств, а также освящение других материальных объектов, выполняющих служебную функцию при совершении таинств[1094]. При этом сразу бросается в глаза, что эти обряды освящения имеют в восточной церкви ту же структуру, что и таинства, и в той или иной форме содержат эпиклесис для освящения неодушевленной материи;

– благословения (в том числе литургические прошения), которые относятся к насущным потребностям человека и касаются его физической, духовной и нравственной жизни [1095].