Таинства в истории отношений между Востоком и Западом

Попытка Афанасьева провести, независимо от (латинских) схоластических категорий, четкие различия между таинствами и тайнодействиями оказалась неудачной, как в этом убедились уже его ученики. Поэтому, как и прежде, остается открытым вопрос: нужно ли и можно ли (не принимая при этом целиком и полностью латинское схоластическое учение о таинствах в целом) четко и однозначно отделить таинства от остальных священнодействий по подобию того, как это сделала в своей практике Католическая церковь? И как соотносится это разделение с признанием сакраментальности всего космоса (мира как дара и как таинства Божественной любви), отличающим богословие именно Восточной церкви?

Конечно, неслучайно ответ на этот вопрос ищут и католические богословы. Например, Вальтер Каспер (ныне кардинал. – Ред.) заявил: «Во всех отношениях следовало бы отказаться от признания только семи таинств и вновь подчеркнуть сакраментальную значимость всей христианской жизни . Это потребует творческого современного обновления смысла сакраменталий . Только если вся человеческая и христианская жизнь приобретет характер знака, тогда и собственно сакраментальные формы будут для нее иметь смысл»[1125].

Доротея Форстнер в своем исследовании вновь поставила вопрос о великой (к сожалению, большей частью забытой) связи наглядных символов: «Спаситель выражает Свое учение прикровенно, называя Себя виноградной лозой, хлебом, светом, дверью, пастырем, краеугольным камнем и т. д. Его дела и чудеса являются образами (нем:. Typen. – Ред.) благодатного воздействия таинств Церкви, цель которой – возводить дела, происходящие в этом мире, в область спасительного действия Христа. Церковь выполняет эту задачу посредством своих литургических освящений. Через эти освящения она наполняет земные вещи Божественным содержанием и делает их носителями благодати . Если все существа и явления сотворенного Богом мира находятся с Ним в некоторой природной аналогии, то всеохватывающие благословения святой Церкви есть не что иное, как восстановление и возвещение особого отношения мира к воплотившемуся Сыну Божьему. Формулы освящения часто имеют целый ряд ветхозаветных прообразов и тем самым показывают удивительные взаимосвязи в плане Божественного домостроительства спасения. Литургические книги – Миссал, Понтификал, Ритуал* – свидетельствуют о том, как природные вещи или творения рук человеческих по молитве церкви становятся символами в полном смысле этого слова: это касается прежде всего тех материальных вещей или знаков, которые служат материей таинств. <…>

* Латинские богослужебные книги, в основном соответствующие славянским Служебнику, Архиерейскому чиновнику, Требнику. – Прим. ред.

Высшее же символическое содержание получает только святейшая евхаристия: в ней хлеб и вино являются символами тела и крови Христовых, но силою установительных слов [1126] они действительно содержат в себе то, что они символизируют. В определенном смысле все освященные предметы становятся носителями и посредствующими звеньями при сообщении благодати»[1127].

Г. Толкование числа семь

Западные авторы постоянно ссылаются на то, что ограничение числа таинств семью есть неизбежный результат уточнения смысла самого понятия таинства (или, иначе говоря, его схоластического описания с помощью аристотелевских категорий). Причем эти ссылки даются в том смысле, что можно счесть сакраментальную седмерицу чуть ли не вершиной всей истории восприятия человеком Откровения. Но так ли это на самом деле? Здесь возникает, по крайней мере, такой вопрос: не является ли сакраментальная семерка порождением какого-то определенного исторического периода, например периода вторжения аристотелевских категорий в богословское мышление?