Таинства в истории отношений между Востоком и Западом

Карл Ранер пишет: «Католическая церковь на Тридентском соборе, несмотря на многие догматические и богословско-исторические трудности и неясности своего вероучения, просуществовавшие вплоть до позднего Средневековья, определила, что церковь знает семь таинств – столько и не более. Известно, что оба католических таинства воцерковления – крещение и миропомазание – даже для самого ортодоксального католического богословия куда более тесно связаны друг с другом, чем просто как два таинства, и это уже вносит некоторую неопределенность в учение о семи таинствах. Известно также, что таинство священства содержит внутри себя намного больше сакраментальных поставлений на служения, число и содержание которых не изъясняется в вероучительных документах, что опять ставит трудноразрешимые проблемы перед схоластическим учением о семи таинствах. Но даже если не обращать внимания на эти трудности, можно утверждать, что число семь, охватывающее важнейшие благословения Церкви , именуемые таинствами, не есть нечто данное свыше раз и навсегда для церкви, а представляет собой историческое решение самой церкви (хотя бы и неосознанное) – решение, которым церковь признала абсолютно обязательное значение именно этих, а не каких-либо других, благословений : это и делает их таинствами. Такое представление о таинствах не зависит от предположений исторического характера, что церковь сейчас или в прошлом могла знать или в будущем сможет узнать большее или меньшее, чем семь, число благословений, т. е. таинств, которыми она, сама будучи основополагающим таинством, возобновляет свое собственное существо в важнейших событиях человеческого существования»[1133].

Представление о таинствах, как утверждает Ранер, не должно сводить весь смысл отдельных таинств к историческим обстоятельствам. Но учет исторических обстоятельств весьма важен для рассмотрения отдельных традиций. Перефразируя высказывания митр. Иоанна (Зизиуласа) о крещении, миропомазании и евхаристии, можно сказать следующее: есть два различных направления богословской мысли в понимании таинств. Одно из них (западный путь) заключается в том, чтобы исходить из свойств каждого таинства и искать в этих свойствах общее. Это путь, ведущий к пониманию таинств как объективных знаков или проводников Божественной благодати и делающий возможным ясное различение и даже перечисление различных форм благодати.

Другое направление (восточный путь) основано на том, что фактически существует только одно Таинство (μυστήριον), а именно Иисус Христос, в Котором заключена вся тайна (mysterium) нашего спасения. При таком понимании все отдельные таинства с их особенностями всегда рассматриваются через призму единого Таинства, которое есть Христос, но никогда не рассматриваются как объективные сущности.

Оба направления ведут к единой вере в таинства, но каждому из этих направлений свойственны свои представления, которые в конкретных исторических обстоятельствах находят выражение в совершенно различных формулировках[1134].

Таким образом, восточная традиция, понимающая сакраментальное число семь не в смысле строгого отграничения таинств от остальных священнодействий (так называемых сакраменталий) или даже вообще отвергающая число семь, нисколько не ставит под сомнение саму веру в таинства.

Нужно только понимать сакраментальную седмерицу не в арифметическом значении, а в том смысле, который имел в виду Дурн, и тогда восточное понимание будет вполне оправданным. Дурн пишет: «Выражение “существует семь таинств” означает, что есть одно Таинство и что в нем все может стать таинством, которое по благоизволению Божему является многообразным, дабы могло оно совершаться во все моменты человеческого бытия: это Христос, видимый знак тайны любви Бога, принимающего людей как Своих детей»[1135].

Ограничение католической церковью списка таинств числом семь, распространившееся и в восточном схоластическом богословии, не может, однако, затенить тот факт, что и на Западе, и на Востоке (на Востоке, конечно, более отчетливо, чем на Западе) в церковной практике были и есть священные обряды, которые хотя и не причисляются официальным учением к семи таинствам, но самим церковным сознанием считались и считаются таинствами вследствие их литургического характера. Это нашло отражение, впрочем, и в том значении, которое церковь придает духовным плодам этих священнодействий, а также и в самих чинопоследованиях, очень близких к чинопоследованиям таинств и содержащих все отличительные элементы последних[1136].