Таинства в истории отношений между Востоком и Западом

Остроумов называет причастие «пиром веры»: «оно есть “обедня”, обед, пир веры. Это – обеденный стол, уготованный на века и тысячелетия, от кануна смерти Сына Человеческого до приближающегося дня Суда; обеденный стол, простирающийся чрез всю землю и доходящий до мысленного неба; это – пир, на котором питает верных безмерной щедростью Своей любви и благодати наш Освободитель»[695]. Евхаристия – это вселенское (космическое) событие, торжественное воспоминание подвига Христа, равно как и празднество нашего спасения от ига греха. «Этот пир “называется благодарением (евхаристией) потому особенно, что здесь мы имеем побуждение более благодарить, нежели просить; ибо здесь более получаем, нежели просим” (Иеремия, патр. Константинопольский)»[696].

Рассматривая различные именования евхаристии (святых даров), Остроумов пытался выразить ее смысл. «У латинян Св. Дары называются облатками, с латинского слова (oblata. – Ред.), означающего “приношение”, “жертва”. У православных русских излюбленные названия для Св. Даров: “Святые Тайны” и “Причастие”. Первое название указывает на недоступность величайшего таинства для рассудочного понимания; ведь, собственно, святая тайна – всякое из семи таинств; и о браке апостол говорит: “Тайна сия велика есть”; но Причастие есть тайна по преимуществу, тайна из тайн. Второе название указывает на доброе последствие таинства для человека: общение со Христом и Церковью»[697].

Двойственность евхаристии – как совершаемого таинства и как причащения – рассматривал и Павел Евдокимов, подчеркивая при этом всемирное (kosmische, cosmique) значение евхаристии . В своей книге «Православие» он говорит: «Евхаристия в этом мире есть уже нечто совсем иное, чем этот мир». Она указывает – согласно пониманию отцов церкви – на вечную евхаристию, грядущее Царство Христово. В эсхатологическом отношении она охватывает все время, от самого начала и до конца. «Вочеловечение, искупление, воскресение и прославление провозвещаются с помощью Чаши. В этом сущность христианства: таинство Божественной жизни изображается как таинство человеческой жизни, “да будут все едино: как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе” (Ин 17:21). Поэтому основание Церкви в Пятидесятницу следовало непосредственно за откровением ее природы: “И каждый день единодушно пребывали в храме и, преломляя по домам хлеб, принимали пищу в веселии и простоте сердца” (Деян 2:46). Характерен евхаристический стиль самой жизни: “Все же верующие были вместе и имели все общее” (Деян 2:44). Через вкушение хлеба Христова верующие становятся тем же самым хлебом, той же самой единой и троичной любовью и предметом переживаемой людьми священнической молитвы»[698].

Сущностью Церкви является общение Бога и человека . Предвосхищение этого общения мы находим в описании библейского рая[699]. «Церковь есть Тело Христово . как единство жизни с Ним…»[700], «она существует в нас не как установление или общество, прежде всего как некая духовная самоочевидность или данность, как особый опыт, как жизнь»[701].

Восточное понимание Церкви отличается от западного тем, что внимание обращено и направлено скорее на тайну, чем на иерархически организованное сообщество, т. е. мистический или таинственный (сакраментальный) аспект доминирует над юридическим. Церковь есть богочеловеческий организм, жизнь Бога в человечестве, и тем самым она по своему устройству есть сакральное (мистическое) общество. «Видимая Церковь есть не только видимое общество христиан, – подчеркивал П. Евдокимов . – но и “единство Божьей благодати . живущей во множестве разумных творений” (Хомяков); ее видимость есть мост к невидимому, постоянный переход невидимого в видимое»[702]. Евхаристия как раз и есть этот мост, связующий человеческое и Божественное.

«Церковь первых веков объединяла крещение . миропомазание и евхаристию в единый комплекс, который святые отцы называли “великим освящением”. Неофит последовательно проходил три периода единого действа, делавшего его членом собранного Христом и во Христе “народа Божия”, и, – продолжает Евдокимов, – благодаря этому таинству возвышался до дарованного каждому “мирянину” достоинства “священника, пророка и царя”. Евхаристия, которой венчалось это поэтапное освящение, была, таким образом, полноценным завершением воцерковления. Согласно сочинению Псевдо-Дионисия “О церковной иерархии”[703], основанному на очень надежном предании, евхаристия есть не таинство среди других таинств, но таинство таинств.

Это основополагающее определение евхаристии лежит в основе православной экклезиологии . Оно знаменует, что евхаристия есть не “таинство в Церкви", а таинство самой Церкви. Церковь устанавливает евхаристию, совершает ее и адекватно выражает в ней свою сущность. Поэтому слово “литургия” (общее дело народа, εργον του λαοΰ, λειτουργία) всегда кратко и сжато означает на Востоке евхаристическое богослужение»[704].