Таинства в истории отношений между Востоком и Западом

«Быть членом Церкви – значит, прежде всего, участвовать в евхаристическом соединении, а отлучение от Церкви исключает это участие в трапезе. Изречение extra Ecclesiam nulla salus (вне Церкви нет спасения) имеет прежде всего евхаристический смысл: отдельный христианин – не христианин. Отдельный (solus) находится вне евхаристического общения, вне Церкви»[717]. Отсюда понятно, почему отлучение от причастия означает отлучение и от остальных таинств, за исключением одного, как раз ведущего к воссоединению с Церковью – таинства покаяния. При всем разнообразии чинопоследований таинства покаяния в различных церквах совершенно очевидно, что речь может идти в сущности лишь о «переработке и дополнениях только собственно чинопоследований, их обрядовой стороны, предусмотренной для принятия отпавших или явных грешников, какое-то время бывших вне Церкви»[718]. Так, например, в славянском чине покаяния предусмотрено сначала вопрошание кающегося о его вере, а затем повеление ему произнести Символ веры[719].

Это убедительно доказывает, что каждое таинство – говоря словами П. Евдокимова – по своим задачам направлено на евхаристию и становится действительным через евхаристию, как евхаристия – через церковь, ибо в евхаристии выражает себя и находит свое завершение сама церковь[720]. Примыкая к Н. Афанасьеву (и в противоположность С. Булгакову) [721], Евдокимов видит в евхаристии не только центральное таинство церкви, но саму церковь. «Церковь наличествует везде, где совершается евхаристия, и всякий является членом церкви, кто участвует в евхаристии, ибо в евхаристии Христос – по Своему собственному обетованию – “с нами до скончания века”» [722].

В этом пункте и состоит расхождение с западной теорией о Церкви как пратаинстве, или первотаинстве [723]. Согласно восточному воззрению, речь должна идти о внутренней сокровенной связи между церковью и евхаристией. Поэтому Евдокимов утверждает: «Церковь есть все-таинство (omnisacramentum), и своей силой она обусловливает каждое таинство, ибо она сама есть евхаристия. Все в ней заключено, и сверх нее ничего нет» [724].

Г. Церковь , таинство и организация как единое целое

Новый этап в развитии православной экклезиологии на основе изучения устроения раннехристианской церкви открыл протопресвитер Николай Афанасьев (1893—1966). Исследование вопроса о примате папства привело его к убеждению, что экклезиология в первые века существования церкви , предусматривающая состав и структуру тогдашней Римской империи, отдалилась от своего изначального, евхаристического содержания и в конце концов стала универсальной. «Универсальное» понимание церкви как иерархически устроенной организации с единым главой последовательно разрабатывалось и было доведено до своего логического завершения латинской церковью. Частично его усвоили и на Востоке.

Первым систематизатором универсальной экклезиологии был, по мнению Афанасьева, Киприан Карфагенский – «типичный римлянин». «Для Киприана, как и для Игнатия и Тертуллиана, Церковь одна, ибо и Христос – единый ее Глава: “один Бог и один Христос и одна Церковь”[725]. <…> Как в Церкви – Теле Христовом – можно различать разные члены, так и единая и единственно истинная Церковь в ее реальном земном проявлении состоит из различных поместных церквей, являющихся ее членами: Una ecclesia per totum mundum in multa membra divisa* [726]. <…> Только эта распространенная по всему миру (per totum mundum) Церковь обладает всей полнотой и единством; отдельные поместные церкви, являющиеся только членами единой и единственно истинной Церкви, хранят лишь часть ее полноты»[727].

* Единая Церковь во всем мире, делящаяся на множество членов (лат.). – Прим. ред.

Если исходить из «универсальной экклезиологии», то, по заключению Афанасьева, «учение о примате неоспоримо»[728] – тезис, который теми же аргументами защищал и его ученик Александр Шмеман[729].

Но так называемая «универсальная экклезиология», как подчеркивает Афанасьев, отнюдь не единственная древняя и тем более не первоначальная экклезиология , ибо с позиций универсальной экклезиологии нельзя правильно понять существовавшую в первые три века организацию поместных церквей, которые были автономными (поскольку они заключали в себе все необходимое для того, чтобы быть церковью) и независимыми (т. е. один епископ не подчинялся другому). Церкви изначально были не частью целого, но всей церковью , ибо только так они могли приобрести эти свои свойства. «Следовательно, первые церкви обладали свойствами независимости и самостоятельности потому, что каждая церковь была общиной Божьей во всей полноте»[730].