Таинства в истории отношений между Востоком и Западом

В этих представлениях о Церкви отчетливо просматривается мощнейшее влияние платоновского мышления на восточное богословие. Экклезиологические тезисы современных русских православных богословов лежат в том же русле. Нужно поставить в заслугу Афанасьеву и его ученикам то, что они стремились и стремятся рассматривать Церковь в первую очередь как сакраментальную общность, а не как юридически устроенное общество, и то, что они выделили таинственный аспект Церкви. Благодаря им внимание вновь привлечено к раннехристианскому воззрению на Церковь, получившему широкое распространение и в католической среде после II Ватиканского собора[753].

Д. Определение таинств с точки зрения евхаристической экклезиологии

Отождествление понятия Церкви с понятием евхаристического собрания, предпринятое Н. Афанасьевым в его евхаристической экклезиологии, потребовало уточнения соотношения между Церковью и евхаристией (как таинством). В своей статье «Таинства и тайнодействия» Афанасьев и попытался уточнить это соотношение, сопоставляя свои взгляды со взглядами С. Булгакова [754].

«Евхаристия есть таинство таинств, но она не есть центральное таинство в Церкви, она есть таинство Церкви. Для первоначального и древнего сознания жизнь, деятельность и служение каждого члена Церкви находили свое выражение через участие в евхаристическом собрании. Вне евхаристического собрания не могло быть ни деятельности, ни жизни в Церкви. Исключение из него было отлучением от Церкви. Тот, кто в нем не участвует, не живет в Церкви, так как евхаристическое собрание есть выражение Церкви во всей ее полноте. Церковь там, где имеется евхаристическое собрание, так как Церковь там, где Христос, а Христос присутствует в полноте Своего Богочеловеческого тела в евхаристии. Присутствие Христа в евхаристии есть Его возвращение в Духе, как предвосхищение Его второго пришествия» [755].

Булгаков отличал Церковь как «все-таинство» от евхаристии, поскольку, по его мнению, евхаристия, в отличие от Церкви, имеет твердо устанавливаемые границы. Афанасьев полностью отвергал это утверждение с позиций евхаристической экклезиологии [756]. «Все-таинство и есть евхаристия, так как евхаристическое собрание есть выявление Церкви во всей ее полноте. Евхаристия не есть одно из таинств, не есть даже центральное таинство во все-таинстве, но есть сама Церковь. Не все-таинство Церкви содержит в себе все таинства, в том числе евхаристию, но евхаристия содержит в себе все таинства»[757].

Афанасьев не допускал сомнений, что евхаристия ни в коем случае не может быть поставлена в один ряд с остальными таинствами[758], как сделано во всех православных учебниках богословия (составленных по латинскому образцу)[759]. Евдокимов также видел в уравнивании евхаристии с другими таинствами искажение древней традиции, приведшее к катастрофическим заблуждениям, когда богословы стали «рассматривать уже не евхаристию, а рукоположение как “мать всех таинств”»[760].

Различие между евхаристией и остальными таинствами, согласно Афанасьеву, явствует и из того, «что назначение всех таинств есть подготовка к участию в евхаристии». «По отношению к евхаристии все таинства имеют до некоторой степени инструментальный характер. <…> Без евхаристии все таинства остались бы незаконченными – их цель не была бы достигнута»[761].

Как видно и сегодня из различных чинопоследований, все таинства были встроены в литургическое совершение евхаристии и завершались причащением верных. Афанасьев делает вывод: «Бог может дать дары Духа помимо священнодействия, но таинство обязательно заключает в себе священнодействие»[762].

«Таинства неотделимы от Церкви, и они установлены Богом, как установлена Им Церковь»[763], – заявляет Афанасьев и пытается иррациональным образом определить таинства через их отношение к церкви (т. е. к евхаристии). Общепринятое положение, согласно которому таинство – установленный церковью видимый знак, заключающий в себе нечто невидимое, являющееся сущностью таинства, Афанасьев считает недостаточным для точного определения понятия, поскольку «все в Церкви есть соединение видимого и невидимого». «Это есть свойство Церкви, а потому и всего, что в ней совершается»[764].

В противоположность Булгакову Афанасьев не усматривал в установлении таинств Христом твердого критерия отграничения таинств (как установленных Христом) от других церковных действий (установленных церковью)[765], поскольку «все, что в Церкви существует, основано на воле Божьей, открытой в Церкви и Церкви…»[766].