Таинства в истории отношений между Востоком и Западом

Постоянное место актуализации Святого Духа – евхаристическое собрание, ибо оно есть место обетования, место завета человека с Богом. Здесь творение Божие восстанавливается в свое первоначальное призвание. И каждому творению в соответствии с его призванием в Церкви сообщаются благодатные дары и харизмы служения. «Во Святом Духе вся жизнь церкви находит свое утверждение, поскольку ее жизнь является свидетельством о “грядущем веке”, о мире и радости Царства Божьего. Организационная, учительская и обрядовая стороны церкви существуют не только в этом мире, они суть также и от мира, они – “часть” его. Сошествие Святого Духа есть освящение и свидетельство “последних времен”. Святой Дух делает церковь таинством Царства Божьего, запечатлевая через нее образ этого Царства как на этом, так и на грядущем мире» [786].

Если Александр Шмеман все внимание перенес на таинство Церкви, на ее невидимую сторону, что привело у него к некоторой недооценке организационной структуры церкви, то Павел Евдокимов стремился избежать этой опасности. Для него Церковь с ее Богочеловеческой природой и ее невидимой стороной, вне всякого сомнения, связана с этим миром. А то, что относится к Церкви, то непременно относится и к ее таинствам.

После того как современные богословы в своих высказываниях очень часто углублялись в рассмотрение либо видимой, либо невидимой стороны Церкви и таинств, Евдокимов попытался синтезировать их изыскания:

«Соединение видимого и невидимого имманентно природе Церкви. Как продолжающаяся Пятидесятница , Церковь изливает преизбыток благодати во всех формах своей жизни. Однако институт таинств (во-первых, их законность, каноничность; во-вторых, действенность и действительность освящающих даров) создает порядок, полагающий предел всякому необузданному сектантскому “пятидесятничеству”, и дарует всем и каждому непоколебимое, объективное и универсальное основание благодатной жизни. Дух дышит, где хочет, но в таинствах при соблюдении требуемых церковью институциональных условий и на основании обетований Господа дары Святого Духа сообщаются непременно, и церковь свидетельствует об этом. Так, каждое таинство содержит в себе прежде всего волю Божью на то, чтобы этот акт состоялся, затем самый акт тайнодействия, и, наконец, свидетельство церкви закрепляет и подтверждает принятие сообщенных и воспринятых даров. Согласно древней практике, каждое тайнодействие сопровождалось и подтверждалось словами “аксиос” (свидетельство согласия) или “аминь”, произносимыми народом. Все таинства завершались в евхаристии, которая на основании собственной полноты являлась окончательным действом свидетельства церкви о себе. <…> Вхождение каждого отдельного таинства в евхаристию происходит в момент нисхождения Святого Духа и принятия святых даров, и потому каждое отдельное таинство было органической частью Божественной литургии»[787].

Е. Возвращение к космологическому мышлению греческих отцов церкви

Экклезиологической линии Афанасьева наиболее строго следовали оба его ученика – Иоанн Мейендорф и Александр Шмеман, самые значимые представители православного богословия в Америке. Они существенно расширили рамки учения Афанасьева, включив в него «идею Царства Божьего» —важнейшую идею греческих отцов церкви, связанную с их «космологическим мышлением». И в этом со всей очевидностью проявились новое осмысление собственной традиции и возврат к исконной «восточной христианской духовности».

«Примечательно то, что Восток куда в большей степени, чем Запад, подчеркивает космический характер спасения, рассматривая спасение как “новое творение”, которое через человека должно охватить весь космос»[788]. «Через Христа и во Христе совершается великое преображение мира, ибо с основанием Царства Божьего жизнь проникает во всю вселенную»[789].

Николай Бердяев (1874—1948) подверг критике западное понятие нейтральности космоса, приведшее к разрыву между сверхъестественным и естественным с последующим смещением акцента на естественное, что, в свою очередь, напрямую привело к натурализму и секуляризации. В противоположность западному индивидуализму, предавшему забвению спасение всего космоса, на Востоке в центре внимания всегда стояло не оправдание, а просвещение человека и всего творения[790].

К подобному же выводу пришел и К.-Ж. Дюмон : «Запад всегда был более восприимчив к идее нисхождения Бога к человеку, нежели к идее восхождения человека к Богу. Иначе говоря, для Запада Христос – скорее Бого-человек, для Востока – человеко-Бог. Отсюда преобладающее на Западе благочестие можно назвать духовностью вочеловечения, на Востоке – духовностью обожения (θέωσις). Это различие не могло не отразиться на учении церкви, на ее деятельности и на ее устройстве»[791].