Таинства в истории отношений между Востоком и Западом

«Общность епископов – епископат in solidum (как единое целое), по выражению св. Киприана Карфагенского : – свидетельствует об общности церквей в единой Церкви. Это и есть соборная действительность Церкви, выявляющаяся на поместных соборах, которые никогда не прекращались до сего дня и в которых нередко участвуют епископы других стран»[741]. «Собор имеет общеобязательную силу только потому, что иерархия как уполномоченный представитель верующего народа свидетельствует на соборе о вере, которой живет церковный народ, и лишь настолько, насколько это свидетельство дается» [742].

Таким образом, епископ ни в коем случае не рассматривается как представитель иерархической структуры власти. Его принципиальной задачей являются служение и свидетельство евхаристической общины, причем свидетельство не подразумевает никаких «привилегий свидетельства» одного епископа, отличающих его от другого епископа. «Служение священства – это служение святой Тайной вечери, поскольку епископ – это прежде всего тот, кто уполномочен свидетельствовать: “Слово стало плотью” и “Сие есть Тело и Кровь Господа”. Таким образом, епископ – это тот, кто, действуя от имени Христа (in nomine Christi), превращает собрание людей в евхаристическое единство и актуальное проявление Царства Божья»[743].

Суммируя сказанное, можно сделать вывод: с точки зрения евхаристической экклезиологии , разработанной Николаем Афанасьевым , его друзьями и учениками, каждая евхаристическая община есть вся церковь и каждый епископ, действующий на своем месте и в своей общине от имени Христа, есть последователь св. ап. Петра и наследник его примата, «ибо он делает то же, что делал Петр в коллегии апостолов после Вознесения Христа, – как предстоятель общины, он наиболее совершенным образом свидетельствует о вере в Господа». «Все епископы находятся в братском общении между собой. Все они равны, и соборы лишь постольку имеют более высокий, чем они, авторитет, поскольку являются выражением общности всех членов церкви»[744]. Соборы в конечном счете суть не что иное, как свидетельство аутентичности церквей[745]. Поэтому примата в католическом смысле не должно быть вообще[746] – есть лишь «первенство среди равных» по признаку интенсивности свидетельства[747]. Однако нельзя не заметить, что это воззрение противоречит не только католическому учению, но и православной практике с ее фактически существующими церковными структурами. По этой причине тезисы Афанасьева часто встречают неприятие и в православной среде.

По критическому замечанию Б. Шульце, один из наиболее серьезных недостатков экклезиологии Афанасьева – чрезмерное противопоставление евхаристической и универсальной экклезиологии. Правда, Шульце одновременно с этим вменяет в заслугу Афанасьеву то, что он «точно подметил некоторые характерные черты поместных церквей в эпоху раннего христианства»[748], в отличие от греческого богослова П. Н. Трембеласа[749] и румынского богослова Д. Станилое[750], которых Шульце подверг более жесткой критике.

На самом же деле экклезиологическая концепция Афанасьева – лишь одна из многих: в православии нет единой, точно сформулированной и подробно изложенной экклезиологии[751]. Н. Ниссиотис подчеркивал, что православные богословы никогда не будут создавать экклезиологическую систему, а ученик Афанасьева Александр Шмеман даже привел объяснение, почему в православных источниках (в наследии отцов церкви, определениях соборов и литургических текстах) нет формального определения Церкви: «Дело вовсе не в отсутствии интереса к экклезиологии и не в недостатке экклезиологического сознания, а в том, что Церковь (в православном понимании) не существует вне связи со своей собственной внутренней жизнью, а потому и не может быть определена как бы извне. Иначе говоря, Церковь сама по себе не есть некое отдельное от Бога, человека и мира “самостоятельное существование” или “бытие”, а есть сама реальность Христа в нас и нас во Христе, есть новый способ или образ присутствия и действия Бога в Своем творении и творения в Боге. Она есть дар Божий, ответ на него человека и усвоение им этого дара. Она есть соединение и единство, знание, причастие и просвещение. И поскольку “форма”, отделенная от “содержания”, лишается всякого значения… православная экклезиология не стремится к уточнению самих форм, условий и методов, а скорее пытается начертать образ, икону Церкви как жизни во Христе – икону, на которой – чтобы она была правильной и истинной – должны быть изображены все аспекты жизни Церкви, а не только ее структуры. Правда, Церковь есть и институт, организация, но она есть и таинство, и такое таинство, которое дарует смысл и саму жизнь этой организации, и потому именно таинство является предметом экклезиологии»[752].