Таинства в истории отношений между Востоком и Западом

Митрополит Стилиан (Харкианакис) увидел в этих изменениях позиции Католической церкви на II Ватиканском соборе «нечто подобное “коперниканскому перевороту”» и дал им следующую оценку: «От идеи societas perfecta [совершенное сообщество] окончательно отказались, и, таким образом, вновь стало возможно открыть таинственные черты Церкви. Поэтому глава I “Догматической конституции о Церкви” имеет принципиальное значение не только для всего содержания этого документа, но и для всей римской экклезиологии после II Ватиканского собора. Теперь и римская экклезиология смогла обрести для себя идею Святой Троицы, как об этом буквально сказано и в “Догматической конституции о Церкви”, и в “Декрете об экуменизме”. Наряду с термином μυστήριον собор употребил и другие новозаветные термины применительно к церкви, чтобы тем самым показать, что тайну Церкви исчерпывающим образом не может выразить ни один термин или образ, однако доминирующей экклезиологической категорией осталось понятие μυστήριον».[824]

Протестантский богослов Лукас Фишер также воздал высочайшую хвалу II Ватиканскому собору за исправление образа церкви , приобретшего на Тридентском соборе одностороннее формально-институциональное обличье. Он писал: «“Догматическая конституция о Церкви” сознательно пытается смотреть на Церковь прежде всего не через призму юридических отношений. Церковь называется таинством, ибо и ее бытие, и ее сущность отличает таинственный характер; ее сущность не может быть исчерпана внешними категориями. Если мы вспомним, в какой мере ранее во взгляде на Церковь доминировали юридические категории, то изменение богословской позиции налицо. <…> Непрерывность Церкви может быть выражена иным образом. Теперь эта непрерывность видится не в непрерывности церкви как института, а прежде всего в непрерывности Божественного сакраментального действия»[825].

«Центр тяжести теперь перемещен на духовную сакраментальную общность. Церковь есть в первую очередь основанная Богом во Христе община, а не институт. Она есть таинство, и ее сущность максимально актуализируется тогда, когда она совершает таинство. В этой связи не последнюю роль играет то, что в “Догматической конституции о Церкви” глава о народе Божьем стоит перед главой о иерархии. Эта последовательность говорит о том, что сущность Церкви может быть правильно понята, только если Церковь рассматривается как народ Божий. Иерархия находится не над Церковью, а в Церкви . Она непременно связана с народом Божьим. Как епископ, так и священник немыслимы вне евхаристической общины, поэтому неоднократно подчеркивается, что иерархию следует понимать исходя из ее пастырской священнической задачи, миссии»[826].

На эту интерпретацию Фишера опирался и Эмиль Ленгелинг, который по поводу «Конституции о священной литургии» (SC. 26. 7 sq.) и «Догматической конституции о Церкви» (LG. 50. 4) писал: «Литургическое собрание есть самая возвышенная и ясная эпифания Церкви. То, что сказано в целом о Церкви, в высшей степени действительно и по отношению к литургическому собранию. Оно созвано силой крестной жертвы Бога, на что указывают еврейские и греческие слова, обозначающие Церковь. <…> Но литургическое собрание – это не только выражение и образ Церкви. Оно продолжает строительство Церкви до ее полного исполнения в Царстве Божьем. Прежде всего это относится к евхаристии. Литургическая община, как и вся Церковь, есть, таким образом, действенный знак, или таинство»[827].

Карл Ранер, рассматривая эсхатологический аспект церкви, говорит о возможности распространить фундаментальные особенности отдельных таинств на Церковь в целом. «Последнее было бы справедливо уже потому, что Церковь должна быть таинством спасения мира и таинством единства человечества (как спасительного единства в Боге). Таким образом, между Церковью, с одной стороны, и спасением и единством, с другой, должно быть проведено различие и установлено определенное отношение, которое можно назвать сакраментальным. Суть его заключается в том, что Церковь есть исторический знак, т. е. такой знак, который исторически являет миру волю Божью, созидающую спасение и единство, и ею “воздействует” на мир»[828].

«Церковь есть таинство спасения мира, и в эсхатологическом смысле она победно несет в мир благодать Божью, в которую верует и которую победно исповедует во Христе, – так что эта благодать уже не может быть исторгнута из мира , но преобразует этот мир и через все пропасти земные ведет его к совершенному Царству Божьему. Церковь есть сакраментальный знак этой благодати, и знак действенный, но не потому, что она актуализирует действующее независимо от ее воли Божье благоволение, а потому, что как раз через нее саму это Божье благоволение становится необратимым историческим процессом»[829].