Таинственный мистер Кин

Однако сам он не считал себя стариком. Шестьдесят девять был как раз интересный возраст, возраст безграничных возможностей, возраст, когда наконец начинаешь использовать опыт, накопленный за всю жизнь. А вот ощущать себя старым было совсем другое – это означало унылое состояние души, при котором начинаешь задавать себе разные тоскливые вопросы. Например, кто же ты в этом мире? Небольшой, высохший с годами старик, без жены и детей, без каких-либо родственников, обладатель ценной коллекции предметов искусства, которая в настоящий момент тебя совсем не греет… И никого не волнует, жив ты или умер…

И в этот момент мистер Саттерсуэйт резко прекратил свои медитации. Его мысли слишком мрачны и бесполезны. Никто лучше его не знает, что жена почти наверняка ненавидела бы его или он – ее, а дети были бы постоянным источником беспокойства и волнения и что их претензии на его любовь и свободное время только усиливали бы его мучительное беспокойство.

– Комфорт и спокойствие, – твердо произнес мистер Саттерсуэйт, – именно в этом заключается смысл жизни.

Последняя мысль напомнила ему о письме, полученном утром. Он достал его из кармана и с удовольствием перечитал еще раз. Начать с того, что письмо было от одной герцогини, а мистер Саттерсуэйт любил получать весточки от герцогинь. Правда, письмо начиналось требованием сделать взнос в один из благотворительных фондов, и если бы не это, то, скорее всего, никогда не было бы написано, но составлено оно было настолько приятно, что мистер Саттерсуэйт забыл о причинах его написания.

«Итак, Вы решили покинуть Ривьеру – писала герцогиня. – А на что похож этот Ваш остров? Каковы цены? Канотти бесстыдно поднял цены в этом году, и я больше сюда не приеду. Может быть, если Ваши впечатления будут положительными, на будущий год я тоже попробую Ваш остров. Хотя пять дней на пароходе для меня чересчур. Так Вы, значит, относитесь к тем людям, которых не интересует ничего, кроме собственных удобств и комфорта? Вас может оправдать только одна вещь на свете, Саттерсуэйт, – Ваш неизбывный интерес к жизни других людей…»

Сложив письмо, мистер Саттерсуэйт ясно представил себе герцогиню. Ее вредность, ее неожиданную и пугающую доброту, ее острый язычок, ее неукротимое жизнелюбие…

Жизнелюбие! Каждый должен любить жизнь.

Мистер Саттерсуэйт достал еще одно письмо, на которое была приклеена немецкая марка – оно было написано молодой певицей, которой он патронировал. Это было письмо, полное сердечных благодарностей.

«Как я смогу отблагодарить Вас, мой дорогой мистер Саттерсуэйт? Восхитительно знать, что через несколько дней я буду петь Изольду…»

Жаль, что ее дебютной партией стала Изольда. Очаровательное, трудолюбивое дитя, Ольга, с прекрасным голосом и с полным отсутствием какого-либо темперамента. Он промурлыкал про себя: «Пусть страх внушит мое веленье: жду вассала я, Изольда!»[40] Нет, у этого дитя нет этого – этого жизнелюбия, этого неукротимого желания, которое выражается в последних словах «Ich Isolde!»[41].

И все-таки приятно сознавать, что он кому-то помог. Этот остров действует на него угнетающе. Зачем, ну зачем, в самом деле, он покинул Ривьеру, которую так хорошо знал и где все так хорошо знали его? Здесь он никого не интересовал. Никто, кажется, не осознавал, что перед ними тот самый мистер Саттерсуэйт, друг Герцогинь и Графинь, Писателей и Певцов. Ни один из живущих на острове ничего не представлял из себя ни в социальной, ни в артистической сферах. Большинство людей приезжало сюда семь, четырнадцать или двадцать один год подряд, и другие оценивали их, как и они сами себя, только по количеству сезонов, проведенных здесь.

С глубоким вздохом мистер Саттерсуэйт направился от отеля вниз, в сторону небольшого раскидистого залива. Его дорога пролегала мимо квартала лачуг – пятна, бравирующего своими яркими цветами, – который заставлял его чувствовать себя еще старше и потасканней, чем когда-либо.

– Я старею, – пробормотал он. – И начинаю уставать от жизни.

Мистер Саттерсуэйт обрадовался, что лачуги остались позади, и теперь шел по выгоревшей от солнца улице, в конце которой виднелось голубое море. Посреди улицы стояла беспородная собака, которая зевала и потягивалась в утренних лучах солнца. Потянувшись до последней степени экстаза, она села на задние лапы и стала с упоением чесаться. Потом встала, встряхнулась и осмотрелась кругом в поисках новых радостей, которые ей предлагала жизнь.

На обочине дороги лежала груда мусора, и она, принюхиваясь, направилась, в приятном ожидании, именно в ее сторону. И нос ее не подвел! Запах был таким густым, что превзошел все ее ожидания! Собака с восторгом понюхала, а затем, внезапно забыв о всех приличиях, улеглась на спину и стала кататься в этих восхитительных помоях. Было видно, что сегодняшнее утро начиналось для нее в собачьем раю.

Наконец, слегка устав, она поднялась на ноги и опять вышла на середину улицы.