Сначала людоеды не показывались, не то из страха попасть в засаду, не то, выжидая какой-нибудь оплошности со стороны охотников. Только в конце дня они, наконец, появились. Воины выскользнули из засады и подкрались к гранитной тропе. То один, то другой враг издавал пронзительный крик, но вождь отряда хранил настороженное молчание. В сумерках вражеские тела сбились в кучу и издали напоминали стаю гигантских шакалов, поднявшихся на задние лапы. Настала ночь, огонь костра охотников бросал на поверхность болота кровавые отблески, а за кустарником появились головы людоедов. Фигуры воинов явственно выделялись на темном фоне ночи, однако, несмотря на угрожающие приготовления, людоеды не осмелились приблизиться к охотникам, и ночь прошла спокойно.
Следующий день тянулся нестерпимо долго. Людоеды беспрерывно маячили перед лагерем охотников то поодиночке, то целыми толпами. Их тяжелые челюсти свидетельствовали об огромном упорстве и настойчивости. Ясно было, что они неустанно будут добиваться смерти похитивших огонь – этого требовал их инстинкт, взращённый сотнями поколений. Не будь у людоедов этого упорства в достижении намеченной цели, они давно были бы истреблены другими, более сильными и сплоченными племенами. На вторую ночь людоеды так же не решились напасть на охотников. Они хранили глубокое молчание и не показывались из-за прикрытий. Ночью вдруг послышался шорох, словно кустарник двинулся с места и пополз по земле. Когда рассвело, Мелик увидел, что у входа на гранитную тропу вырос вал из ветвей. За этим укреплением, вызывающе крича, прыгали и кривлялись людоеды. Охотники поняли, что людоеды собираются постепенно продвигать вперед свое укрепление и, прячась за ним, забрасывать их дротиками и копьями, пока не наступит удобный момент, чтобы всем племенем сразу напасть.
Положение охотников и без того было достаточно тяжелым, но теперь становилось почти безнадежным. Израсходовав запасы мяса, охотники занялись ловлей рыбы в болоте. Но в этом месте оказалось очень мало ее, редко-редко им удавалось поймать угря или леща. И хотя они не брезговали и гадами, сильные молодые люди не могли насытиться и непрерывно испытывали муки голода. Особенно тяжело переносили осаду Верный и Сом. Юноши заметно ослабели. Третий день не принес изменения, и сидевший неподвижно у костра Мелик был погружен в грустное раздумье. Он понимал, что, если голодовка продлится еще несколько дней, то молодые охотники совсем ослабеют – и любой вражеский воин окажется сильнее их духом, а это означало смерть. Вождь с тревогой думал, сможет ли он сам с прежней силой метать дротики и копье? Будут ли так же смертоносны удары его палицы? Не лучше ли попытаться бежать под прикрытием темноты, пока силы не иссякли окончательно? Однако тут же он отказывался от этой мысли, нельзя было рассчитывать застать врасплох бдительных воинов, а прорваться через их расположение силой, нечего было и думать. Сознание безысходности положения снова привело Мелика в состояние лихорадочного возбуждения. Он вскочил на ноги и стал кружить около костра, затем вышел на тропу и зашагал по направлению к засаде людоедов. За вечер укрепление продвинулось еще на несколько десятков локтей – и Мелик понял, что не позже, чем к следующей ночи, людоеды нападут на них.
С противоположного конца гранитной тропы доносился непрестанный шум шагов и шорох ветвей – это людоеды передвигали ближе к стоянке охотников свое укрепление. Одни таскали все новые и новые охапки ветвей, другие складывали и укрепляли их. Несколько раз Мелик вскакивал на ноги, чтобы броситься на врагов и помешать их работе. Но всякий раз благоразумие одерживало верх, людоеды были многочисленны и бдительны. Ему не удалось бы застать их врасплох, так как они пристально следили за каждым движением охотников. Так прошла еще одна ночь.
Утром людоеды метнули дротик, который упал всего в нескольких локтях от костра охотников. Враги огласили воздух радостными криками. Очевидно, осада приближалась к концу. С наступлением ночи людоеды еще ближе пододвинут свое укрепление – и нападут на охотников под его прикрытием.