Тайны Востока

Узнали о дзене и в Советском Союзе. Но ни о каких книгах, в которых шла речь об освобождении, не могло быть и речи, и люди пользовались самиздатом. Тексты, в которых не только не было ни единого слова про светлое будущее и загнивание империализма, казались глотком свежего воздуха. Все поражало в новом для Запада учении, и особенно та простота, с какой по сути дела любой человек мог сделать из любой точки времени и пространства шаг в сторону и обрести душевный покой. Да что там СССР с его ненавистью ко всему свободному и независимому, если даже на Западе стали не на шутку опасаться той свободы, которую предлагал Судзуки, и стали создавать специальные руководства по… защите от дзена!

В сущности все учение дзена касается одного-единственного момента: момента взрыва. Еще секунду назад ничего не было, ты был рабом своих поступков и желаний, — и вдруг… ты сбежал от них окончательно, потому что стал для них мертв (то есть в полноте, в пустоте, в единстве — жив). «Будь мертв и делай все, что хочешь, — все будет хорошо». Нирвана, согласно Судзуки, ни в коем случае не считается идеалом.

К ней не надо стремиться. Ее невозможно достичь. Просветленный видит ее сквозь сансару, сквозь события и вещи, он и там и здесь, одинаково воспринимает болезнь и футбольный турнир, не знает пользы и вреда. Плачет, если горько, смеется, если весело. «Когда нам жарко, мы потеем, когда нам холодно, мы дрожим».

На практике это достигается специальной задачкой — коаном. Судзуки рассказал десятки коанов.

Учителя Дзесю спросили: «Обладает ли собака природой Будды». Он ответил: «Му». «Кто такой Будда?» — «Три циня хлопка». «Если в человеческом разуме нет ни одной мысли, может ли в нем быть какая-либо ошибка?» — «Еще какая. Как самая высокая гора». «Что означает приход первого патриарха в Китай?» — «Кипарис во дворе». «Известно, как звучит хлопок двух ладоней. А одной ладони?»

Суть коана, говорил Судзуки, не может быть постигнута из текста. Она — в человеке, застывшем перед очевидной (в смысле первоначально бросающейся в глаза) нелепицей. Нужно выйти за предел слов.

«Сначала искатель не видит никакого выхода, но, так или иначе ему надо найти какое-то средство. Он дошел до конца, перед ним — пропасть. Нет света, который мог бы озарить путь, нет и дороги назад. Остается одно — прыжок. Быть может, прыжок — верная смерть, но и стоять на месте слишком долго — занудство… Когда достигается эта стадия, всякое абстрактное мышление прекращается, так как субъект и объект, мыслитель и мысль больше не противопоставлены друг другу. Все существо человека, если так можно выразиться, представляет собой одну мысль, или, точнее, отсутствие мысли… Сосредоточение ума в одной точке происходит тогда, когда все готово к окончательной катастрофе. Прорыв проявляется случайно: при колебании барабанных перепонок, когда кто-то произносит какие-то слова, при каком-нибудь неожиданном событии…»

Коаны дополнялись притчами. Бодхидхарма, первый учитель дзена, который как раз и пришел из Индии в Китай, упорно не обращал внимания на некоего монаха, проделавшего долгий путь, чтобы спросить о сути буддизма. Однако монах был настойчив. Выпал снег, и его замело снегом по колени. Он отчаялся и отрубил себе руку: «Дескать, весь я объят жаждой познания, помоги мне, о наставник!»

Бодхидхарма сказал в ответ: «Это нужно искать самому. Другие не помогут». «Моя душа не знает покоя. Успокой ее», — взмолился монах. «Принеси сюда свою душу, и я ее успокою», — отвечал Бодхидхарма. Монах был растерян: «Я искал все эти долгие годы, но никак не могу ухватиться за нее». «Ну вот, — обрадовался Бодхидхарма. — Теперь она успокоена раз и навсегда». И в этот самый момент монах пережил просветление.

Другой учитель в ответ на тот же вопрос о сути учения и вечной истине, схватил ученика за горло и заорал: «Говори! Говори же!» Перепуганный и ошеломленный ученик тут же постиг суть ответа.

Единственная сложность нашего положения — с точки зрения дзен-буддизма — заключается в том, что невозможно описать словами, которыми мы так привыкли общаться друг с другом, ту реальность, которая кроется за словами. Здесь поэтам гораздо проще, чем философам или наставникам, ведь стих дышит и движется паузой (и не только японский: взять хотя бы начальные строки позднего Мандельштама).

Говоря о просветлении (сатори), Судзуки пытался выразить его так: «Сатори можно определить как интуитивное проникновение в природу вещей, в противоположность логическому или аналитическому пониманию этой природы. Практически это означает открытие нового мира, ранее неизвестного смущенному уму, привыкшему к двойственности. Иными словами, сатори проявляет нам весь окружающий мир в совершенно неожиданном ракурсе. Для тех, кто достиг сатори, мир уже не кажется тем самым старым миром, каким он был раньше, — даже со всеми его радостями и печалями он совсем не тот… Это таинство и чудо, но, по словам дзенских учителей, оно происходит каждый день». Какая все-таки неуловимая вещь — свобода. «Когда я голоден, я ем, когда я устал, я ложусь спать».