Тайный дневник Натальи Гончаровой

Его поведение заставляло меня задуматься: если у каждого мужчины имелись собственные причины меня покорить, то мотивы Александра и Жоржа были довольно просты; а вот с царем все обстояло сложнее. Без сомнения, он желал удостовериться, что его харизма действует безотказно. Несмотря на свою строжайшую придворную учтивость, он был большим романтиком. Он не хотел стареть; он разыгрывал для себя любовные истории, эти неотъемлемые атрибуты вечной юности. Годы не сказывались на царе, он вальсировал, как профессиональный танцор. Психологически он коренным образом отличался от других мужчин: обладание не было его приоритетом. Физиологическое состояние императрицы препятствовало их плотским отношениям, не могло ли это вынужденное воздержание сказаться на его поведении? Статус царя на вершине иерархической лестницы, конечно же, заставлял его сожалеть о том, что он не мог выражать свои чувства как любой мужчина.

28. Влюбленный император

Император недвусмысленно высказал свое пожелание: я должна принимать участие во всех балах. Для меня стало особой радостью в точности исполнять его повеление. А потому я отправилась и на тот бал, который устраивали Фикельмоны. Александр в очередной раз недовольно фыркал, не желая идти, но не устоял перед моей настоятельной просьбой. Намечался, как говорится, большой великосветский раут, собиравший и цвет российской интеллигенции, и знаменитостей. Я долго готовилась к этому событию, стремясь понравиться императорской чете: надела платье белого шелка с открытым спереди красного бархата корсажем, обшитым каймой, и длинным, богато расшитым шлейфом. Голову мою венчал знаменитый кокошник, национальный головной убор, также из алого бархата, украшенный драгоценными камнями, как настоящими, так и поддельными. А на груди с левой стороны был прикреплен портрет императрицы.

В зале появился Жорж. Неизменный барон Геккерн шел за ним следом. До этого момента Александр пребывал в прекрасном расположении духа, шутил и отпускал комплименты встреченным хорошеньким женщинам; внезапно в нем произошла перемена: он побледнел, глаза потемнели, тело задрожало… он заметил Жоржа. Тот поприветствовал его издали, потом сел за столик, соседствующий с нашим; барон не отходил от него.

Кто мог бы вообразить, что в 1834 и 1835 годах, за два года до трагедии, барон ван Геккерн и Жорж постоянно были приняты у нас в доме. Мы кутили! Мы пили и пьянели, распевая песни. Александр даже ночевал в доме у барона! Установившиеся близкие отношения привели к настоящей дружбе; Жорж давал мне советы относительно книг, присылал билеты в театр и ласковые записки. Он начинал серьезно ко мне приглядываться. Рассерженный Александр не обманывался относительно его намерений; он резко и бесповоротно запретил Жоржу появляться в нашем доме. Рикошетом и в знак солидарности барон также отдалился.

Наступил момент, которого ждали все присутствующие: при первых звуках оркестра царь направился ко мне, в зале воцарилась мертвая тишина, все разговоры смолкли, все глаза были устремлены на нашу пару.

В тот вечер, если не считать двух кадрилей, отведенных императрице, для которой танцы также были любимым развлечением, царь постоянно приглашал меня под взбешенными взглядами Александра, дувшегося в своем углу. Император был высок и силен, в его руках я была подобна перышку; желая незаметно дать мне почувствовать свое мужское начало, он прибегнул к хитрой тактике: нарочно откидывал грудь назад, подальше от моей, создавая у зрителей образ идеального уважительного кавалера, но одновременно крепко сжимал мою талию, и при каждом повороте в вальсе я ощущала его пылающее желанием тело. Я оставалась совершенно невозмутимой, как мраморная статуя, стараясь удержать на лице ничего не выражающую маску, будто речь шла всего лишь об уроке танца с учителем. Я поняла, что его поведение выдавало мужчину властного, привыкшего подчинять женщину; мое жеманство только распаляло его. Император не привык, чтобы женщина ему сопротивлялась. При дворе все замужние дамы были бы горды и счастливы подобному вниманию. Недоступность подстегивала его дух завоевателя. Его желание диктовать свою волю Европе, как и любовь к оружию, служили тому прекрасной иллюстрацией. Он также обожал войну в кружевах!