Тайный дневник Натальи Гончаровой

Пейзаж наводил на мысль, что какой-то художник в веселом настроении развлекся тем, что собрал на своей палитре все оттенки белого: утренний чистый снег теперь стал белесым; возница с весьма подходящим именем БЕЛЯН, означающим то ли блондина, то ли седого, был очень горд двумя своими великолепными лошадьми с их серебристой шкурой – истинными представителями алтайской породы, которая, по утверждению их хозяина, была самой выносливой в мире; и, наконец, Данзас был бледен как полотно! Возничий Белян широко размахивал руками, громко хлопая хлыстом, которым, как казалось, нещадно охаживал бедных созданий… Но на самом деле гайки, вделанный в кончик хлыста, даже их не касались… Его замахи сопровождались несусветной руганью, которой он щедро одаривал коней. Белян время от времени оборачивался, проверяя, оценили ли седоки по достоинству устроенное им представление. Мужик вкладывал в него всю душу, при каждом псевдоударе разражаясь свирепыми криками и такими грубыми ругательствами, что брань кавалергардов показалась бы по сравнению с ними комплиментами.

Белян боготворил своих лошадей, ни за что на свете он не стал бы мучить их или принуждать; но он полагал, что такой спектакль c переигрыванием, подчеркивающий роль возницы, нравился приезжим и горожанам, которые получали удовольствие за свои денежки.

* * *

В тот час, когда полдень давно уже прошел, час inter canem et lupum, между собакой и волком, как говорили латиняне, вдруг на соседней дороге – мираж или новое видение?

Нет, ему не привиделось, это были мои сани, странным образом пересекшиеся с его; что до меня, то я, близорукая как крот, его не признала!

Сани резко затормозили и остановились; в двадцати шагах перед друзьями вырисовывался огромный внушительный силуэт, своей белизной выделявшийся на фоне заснеженного пейзажа. Исполнится ли пророчество хрустального шара гадалки госпожи Кирхгоф? Александр постарался изгнать из головы это мрачное предсказание, но оно тут же сменилось другим, которым грозит прорицатель в «Юлии Цезаре» Шекспира: берегись мартовских ид!

Жорж Дантес казался еще выше, еще внушительней; пренебрегая холодом, он расстегнул накидку; его облегал кавалергардский мундир цвета слоновой кости; он спокойно смотрел на Пушкина. Александра его вызывающий вид позабавил; в ответ он лишь послал ироничную улыбку. Александр Пушкин величаво сошел с саней; на нем была удивительная шуба из меха белого медведя! Все были ослеплены. Поэт развлечения ради попытался мысленно подсчитать, в скольких дуэлях он за свою жизнь принимал участие. Который был час? Около четырех, не день и не ночь. Какая погода? Низкое свинцовое небо, затянутое тучей неопределенного цвета: все тускло-белое, хмурое, до крайности тоскливое.

Художник упорно придерживался выбранной палитры: мундир Дантеса цвета слоновой кости, молочная шуба Александра, бледный пар, вылетающий из ноздрей лошадей и, наконец, заснеженные деревья. Уходящий день смягчил сверкание снега, утратившего свой сливочный оттенок, и сменил его на смутное сероватое марево, от которого атмосфера сделалась еще более тревожной.

Именно в этом месте, посреди леса загадочным образом возникла поляна в форме театральной сцены; она готовилась представить удивительный спектакль – трагедию. Слой снега был таким толстым и плотным, что ноги утопали в нем по колено, секундантам пришлось его утаптывать. Они ходили туда-сюда, создавая длинный коридор в десяток саженей, иначе дуэль не могла состояться.

Эти двое мужчин, тщательно готовящих могилу каждый для своего друга, представляли собой фантасмагорическое зрелище… Александр и Дантес оба скинули верхнюю одежду, превратив ее в символический барьер на расстоянии в пять саженей. Согласно мрачному и смертоносному ритуалу, виконт д’Аршиак, секундант Дантеса, продемонстрировал каждому из них два роскошных футляра из кедрового дерева, обитых изнутри черным бархатом, где лежали четыре сияющих великолепных пистолета, которым предстояло убить одного из них. Эта жуткая режиссура смерти была невыносима.

Время словно остановилось. Данзас, бледный до синевы, предчувствовал неизбежную беду. Однако, будучи искренне верующим, он положился на промысел господний; он надеялся на чудо, которое прервет эту ссору и положит ей конец.

Он нервничает, не отводя глаз от тропинки, которая привела их на поляну, может, провидение все-таки вмешается? Может, в пистолетах обнаружится изъян или даже будут принесены извинения?

Кто мог поверить, что эта стойкая, так давно копившаяся и бурлившая в их венах ненависть способна вдруг исчезнуть?