Тайный дневник Натальи Гончаровой

Но по-настоящему его преследовала и ужасала будущая жизнь «семейной четы». Он заранее предвидел монотонность и ежедневную рутину, бесконечное повторение слов, замечаний и жестов, в которых увязнет, как в клею, его существование…

Александр ненавидел упорядоченное, распланированное бытие. Жизнь должна оставаться постоянным фейерверком и трепетом; лишь нечто необычайное было ему по душе, он ежесекундно ждал, чем жизнь удивит его.

Однако он понимал, что времени суждено погрузиться в дрему, отразиться в грустных глазах другого, что время это можно будет прочесть по морщинкам, которые осмелятся осквернить мое лицо.

Перспектива жить с одной и той же женщиной на протяжении тридцати или пятидесяти лет его ужасала; АД на двоих, шутил он. Как провести годы, месяцы, день и ночь с одной и той же женщиной? Он представлялся самому себе Сизифом – тот тоже был осужден толкать в гору свой камень, который неизбежно скатывался обратно!

К этой вынужденной душной близости добавлялось еще одно обязательство, нечто вроде категорического императива: РАЗГОВАРИВАТЬ.

Александра мучил повторяющийся кошмар: он сидит связанный на стуле, а Натали в костюме палача с кнутом в руке мучит его и орет:

– Говори, говори! Почему ты не хочешь говорить?

Он чувствовал себя виноватым при мысли о том, что каждый день ему придется искать, придумывать новую тему для беседы, а вдруг ему нечего будет сказать? Только банальности, только «прозу»! Как бы он ни выжимал, словно высохший фрукт, мельчайшее событие прошедшего дня, его глагол иссякнет. Истинный интеллектуальный террор. Больше никогда у него не будет права размышлять, грезить, думать в тишине.

Должна ли я была воспринимать это как обиду и унижение? Как следствие собственной глупости? Чтобы как-то развеселиться, я вспоминала забавное замечание одной моей подруги, сказанное незадолго до моего замужества:

– Вот увидишь, Наталья, в жизни замужней женщины возникают все более долгие и многочисленные паузы, и их приходится заполнять!

Однажды, присоединившись ко мне в постели, Александр внезапно разразился гомерическим смехом.

– Почему вы смеетесь, Саша?

– А вам не кажутся комичными эти миллионы семейных пар, которые, как мы, лежат рядышком в кровати? У меня такое чувство, будто я жду смерти! Кстати, когда мы вот так смотрим в потолок, мы словно два покойничка, – добавил он, хохоча во все горло.

– Это совсем не смешно, Саша!

Этот образ, наверняка потрясший бы любого другого, действовал на него до крайности благотворно и наполнял неизъяснимой радостью!

По зрелом размышлении Александр решил, что следует отказаться от этого союза. В очередной раз он стал жертвой собственных чувств; он воспылал к моей особе, как случалось частенько, стоило ему встретить юную прелестную девицу или привлекательную женщину, причем ее общественное положение не играло роли – служанка, светская львица, маркиза или княгиня, цель всегда была одна: Покорить, Покорить, Покорить!

Как рано мог уж он тревожить
Сердца кокеток записных!

Его друзья разделились на два лагеря: одни поддерживали его стремление оставаться свободным, не связанным никакими узами, их девизом было «Выбор равен увечью!».

Другие, и среди них его друг Жуковский, напротив, советовали ему покончить с холостяцкой жизнью; он нашел женщину не только очень красивую, но и нежную, мягкую, влюбленную и покорную… большая ошибка!

7. Наталья Ивановна теряет голову

Мать была опытной актрисой, она подготовилась к величайшей роли в своей жизни: убедить или пропасть!

Начался последний акт пьесы, которая должна была закончиться либо моим триумфальным замужеством, либо окончательным крушением семьи… Мать мучилась ностальгией по славному прошлому нашего рода. Фамилия Гончаровых пользовалась уважением и известностью. Наша семья была бы очень богата, если бы ее не довел до банкротства лишившийся рассудка отец, а мать не оказалась скверной управительницей; на пару они привели к тому, что наши доходы сошли на нет.

Каждый бальный сезон истощал наши финансы, он стоил нам целого состояния, это выливалось в чистое безумие, тем более что нас было четверо женщин.

При приближении сезона мать впадала в горячку безудержных трат: в нашей коляске громоздились новые платья из Франции, ленты, модные шляпы, итальянские туфли, китайские парики. Мы с сестрами пользовались этой закупочной лихорадкой и всячески потворствовали ее ненасытности. Что касается меня, то такова была моя месть, реванш за детство и отрочество.

Мать не просто не любила нас: ее редкие моменты нежности выражались криками и перемежались незаслуженными пощечинами.

Без сомнения, она никогда не была счастлива с нашим отцом и заставила нас дорого за это заплатить.