Тайный дневник Натальи Гончаровой

Александр был слишком умен и тонок, чтобы не почувствовать опасений совсем юной девушки, внушаемых мыслью о браке, на который я против воли вынуждена была дать согласие. Александр сомневался, а я воротила нос! Впав в пессимизм и опасаясь худшего, он спрашивал себя: «Ne me prendra-t-elle pas en aversion?[9]». Он уточнял, что мое холодное, крайне сдержанное поведение привело его в полное уныние: «Что у нее за сердце? Твердою дубовой корою, тройным булатом грудь ее вооружена».

Наша взаимная настороженность являла собой истинную гармонию! Я не могла избавиться от мысли, что он меня вовсе не привлекает, он же со своей стороны черпал силы в мысли, что пусть я глупа, зато красива… Слабое утешение!

Александра не обманула внезапная перемена в матери; он сразу заподозрил, что здесь кроется какой-то подвох, и пожелал доказать ей, что в этой шахматной партии она встретила достойного соперника! Он послал ей письмо, где говорилось, что, ясно ощутив ее враждебное к себе отношение, он задумался и в конечном счете пришел к выводу, что и впрямь не является самым подходящим мужем, о котором она могла бы для меня мечтать. И вот, с глубоким прискорбием и несмотря на все усилия с его стороны, он сдается и отказывается от своего предложения!

C присущим ему фатализмом и трезвостью суждений он написал моей матери: «L’habitude et une longue intimité pourraient seules me faire gagner l’affection de mademoiselle votre fille, je puis espérer me l’attacher à la longue[10]».

Он смирился с таким положением вещей, решив, что, как у старых супружеских пар, со временем любовь превратится в нежность, а нежность в безропотность.

Проницательный и утонченный, он выбрал слово «привязанность», а не «любовь».

И добавил любопытное признание: «Je n’ai rien pour lui plaire![11]»

Он осознавал, что интерес, который я испытывала к нему, вызван единственно его известностью.

Его внешность не только мне не нравилась, но и вызывала отвращение.

Я почти пожалела его: в нем чувствовался иступленный призыв, исходящий из глубины души, крик отчаявшейся любви. Ответ матери последовал незамедлительно: с обычным для нее прагматизмом и приспособленчеством она давала свое согласие; Александр возрадовался, но не проявил легковерности.

Тем временем он размышлял: без сомнений, всякое отсутствие воодушевления со стороны моей матери и мое поведение маленькой избалованной аристократки, явно стремящейся лишь внушать вожделение, не слишком побуждали его настаивать на своем предложении. У Александра были весомые резоны для отступления.

Как приговоренный к смерти с тоской ожидает объявления даты его казни, так и Александр видел, как на горизонте вырисовывается день его свадьбы… Его охватывала ностальгия по прошлому: прощайте, вакхические вечера, пламенные споры, последние «посошки», возвращение домой на туманном рассвете!

Отныне его существование будет полностью подчинено правилам, пунктуальности и нормальности.

Однажды между мной и Александром произошел серьезный разговор, и он доверительно рассказал мне, что испытал серьезные колебания после письма, полученного от своего большого друга и восторженной поклонницы Елизаветы Хитрово. Должна заметить, что эта безоглядно влюбленная в него женщина была совершенно убита, когда 18 февраля 1831 года он женился на мне.

Она прислала ему истинный шедевр эпистолярного жанра… совершенное кружево, в котором сплетались ирония и тоска:

«Прозаическая сторона брака – вот чего я боюсь для вас! Я всегда думала, что гений поддерживает себя полной независимостью и развивается только в беспрерывных бедствиях, я думала, что совершенное, положительное и от постоянства несколько однообразное счастье убивает деятельность, располагает к ожирению и делает скорее добрым малым, чем великим поэтом… Может быть, после личного горя это больше всего меня поразило в первую минуту…