Тайный дневник Натальи Гончаровой

– Я не единожды принимала князя Мещерского, – продолжила мать, – чей древний благородный род восходит еще к татарским ханам. И кстати, – сделала паузу мать, и далее я услышала от нее необычайный рассказ о тайне, которую она всегда скрывала: историю ее истинного происхождения.

– Знайте, государь мой Александр Сергеевич, – торжественно промолвила она, – что в девичестве я была Загряжской; это имя, скорее всего, ничего вам не говорит, но мой отец был князем Иваном Александровичем Загряжским, выходцем из старинной татарской семьи.

Мы с сестрами, потрясенные и изумленные, слушали ее рассказ, словно детскую сказку.

Наконец-то мать раскроет нам секрет своего рождения, который она всегда ревностно хранила. Одно это граничило с чудом, потому что всякий раз, когда мы касались запретной темы, она впадала в ярость.

Но она уже свела близкое знакомство и с бордо, и с бургундским. Мать с трудом выбралась из кресла, чтобы устроиться перед Пушкиным; эти несколько шагов стоили ей сверхчеловеческих усилий, но она сдюжила. Прежде чем снова заговорить, она, дабы придать себе сил, опрокинула еще стаканчик, пристально посмотрела на Александра и со слезами промолвила:

– Я всего лишь бастард… благородного рода, конечно, но настоящий бастард!

Присутствие Александра становилось до крайности стеснительным. Мы-то привыкли к случавшимся моментам ее опьянения, часто совместным с отцом, но впервые она позволила себе подобную сцену при постороннем. Рыдания заглушали ее голос:

– Да, – повторила она, – я всего лишь бастард. Мою мать звали Ефросинья Ульрика фон Липгарт, она родилась в одна тысяча семьсот шестьдесят первом году, и если я особо это упоминаю, то потому, что она покинула меня очень рано, уйдя в тридцать лет; мне было всего шесть, когда я стала сиротой. Мать всегда скрывала от нас настоящее имя нашей бабушки. Единственное, в чем мы могли быть уверены, – та отличалась редкой красотой, иначе как бы князь Загряжский приметил ее и влюбился. Впрочем, и, глядя на мать, я видела достойную ее наследницу.

– В семнадцать лет она вышла замуж за барона Морица фон Поссе, от которого год спустя родила дочь, названную Иоганной Вильгельминой, или попросту Жанеттой.

В тысяча семьсот восемьдесят втором году моей матери был двадцать один год, и тогда же решилась ее судьба.

На одном из приемов их чете представили блестящего лихого полковника Ивана Александровича Загряжского, и между ними мгновенно вспыхнула взаимная страсть. Через некоторое время однажды вечером она сказал мужу, что поедет повидать сестру. По такому случаю она надела длинную меховую шубу, села в сани со своей поклажей и проехала две версты. Вдруг она велела кучеру остановиться; появилась другая упряжка, она перенесла туда все сундуки и сбежала навсегда, оставив свою дочь Иоганну, которой было три года; она никогда ее больше не видела; она ушла к своему любовнику Ивану Александровичу…

Она захотела развестись с бароном Поссе, но тот в разводе отказал; последовал долгий судебный процесс, тянувшийся полгода, пока в конце концов она не выиграла дело.

Я родилась в тысяча семьсот восемьдесят пятом, моей матери Ульрике было двадцать четыре года, но, поскольку официального развода она еще не получила, они с отцом заключили тайный брак.

Как я уже сказала, мать умерла очень молодой. Ей было всего тридцать лет. Отец, обладавший практическим складом ума и привыкший не останавливаться ни перед чем в этой жизни, посмел обратиться к своей первой жене, Александре Степановне Загряжской, и просто попросить ее заняться моим воспитанием!

Так я осиротела во второй раз. Александра приняла меня и вырастила вместе со своими двумя дочерями, Софией и Екатериной. Нам пожаловали высочайшую милость: все трое, мы стали фрейлинами императрицы Елизаветы Алексеевны. К несчастью, у ее величества был любовник, Алексей Охотников, и он увлекся мною. Императрица немедля отослала меня прочь.

Дабы избежать двусмысленности своего положения, я, подчинившись царящим в обществе правилам, вышла замуж за Николая Гончарова, – со вздохом закончила мать.

Рассказ завершился, сменившись мертвой тишиной, нарушаемой только позвякиванием бокала Александра.

Плач матери стих, она полностью пришла в себя.

Случившееся заставило меня задуматься; когда, намного позже, в своем забытьи я видела себя Федрой, то была недалека от истины: между моей бабушкой Ульрикой, моей матерью Натальей Ивановной и мной самой было нечто общее: поразительная красота Загряжских стала печатью бед в наших жизнях и навлекла на нас проклятие. Оно уже поразило три поколения; я спрашивала себя, не сходно ли оно с предсказанием от 18 марта 1314 года, когда Великий магистр тамплиеров Жак де Моле, взойдя на костер, бросил Филиппу Красивому и папе Клименту V, как и всем их приверженцам, проклятие, прозвучавшее как анафема: «Проклятие на ваш род до тринадцатого колена!»

Мать продолжила, теперь уже спокойно и с поразительным самообладанием: