Тайный коридор

Сгорели сбережения, пошло на дно издательство, инфляция стремительно съедала гонорары. Не на что стало не то что снимать квартиру, но и жить. Поселились у родителей Звонарева, которые сами перебивались кое-как. Мать и отец его были добрыми, приветливыми людьми, но так и не смогли оправиться от потрясения, пережитого в начале ужасного девяносто второго года. Они только-только вышли на пенсию, а теперь предстояло начинать жизнь заново. Ни сил, ни желания для этого у них не было. Они замкнулись в себе, стали болеть, угасать.

Все в жизни пошло наперекосяк. На первых порах отец и мать души не чаяли в Наталье, а потом наступило резкое охлаждение. И ладно бы бытовые передряги были тому причиной – это еще можно было бы понять. Нет, с бытовыми как-то справлялись. Подгадила та же политика. Родители Алексея были советскими людьми, сполна познавшими в детстве и юности невзгоды войны, голод, эвакуацию, карточки, бедность, клоповники-коммуналки, и искренне верили, что путь, которым вели страну коммунисты, который лично их вывел из нужды, – единственно правильный. Наташа по складу характера политикой не интересовалась и даже испытывала к ней после смерти отца отвращение. Но она оканчивала университет в разгар горбачевщины, когда журфак кипел политическими страстями. Их возбуждающий яд проник и в ее кровь. В лексиконе Натальи появилось слово «коммуняки», от чего родители Звонарева морщились, но деликатно помалкивали. Самого Алексея, кстати, это тогда не очень коробило: он полагал, и не без оснований, что как писатель состоялся не благодаря коммунякам, а благодаря гласности.

Но вот наступил злосчастный август девяносто первого. Именно тогда Наталья, долго сидевшая без работы, наконец-то устроилась в молодежную демократическую газету. Возглавляли ее бывшие комсомольские функционеры-оборотни: денег они платили сотрудникам немного, зато компенсировали это, в лучших традициях агитпропа, активной промывкой мозгов. В газете царила атмосфера какого-то лихорадочного антикоммунистического возбуждения. Наташа приезжала домой в том же взвинченном состоянии и уже не бросала на кухне реплики вроде «коммуняк», а с блеском в глазах начинала убеждать стариков (как будто действительность не убеждала их сильнее) в целесообразности перемен, сыпля цитатами из передовиц своей газеты. Она рассказывала про «деревянные рубли», украденное золото КПСС, козни красно-коричневых, заговор депутатов… Родители Звонарева спорить не умели, да и не хотели. Они призывали Наташу успокоиться, а она просила не затыкать ей рот. Странное дело: ей самой жилось так же несладко, как и им всем, но она, подчиняясь логике тогдашней пропаганды, винила в этом старую власть, а не новую.

После расстрела Верховного Совета ее болезнь как-то быстро прошла, да и карьера демократической журналистки не сложилась за отсутствием требуемой для этого циничной хватки. Но вот хорошие отношения со стариками Наталья так и не смогла восстановить. Они теперь с ней почти не разговаривали, словно виня и ее в октябрьской крови. Алексею бы попытаться примирить их, но его тоже настолько потряс беспредел «черного октября», что он злился на жену за ее демократический ликбез, которым она два года неизвестно зачем отравляла их и так не простую жизнь. Теперь он просто отмахивался от Натальи, стоило ей открыть рот, хотя, может быть, она и не собиралась говорить ничего «демократического». Именно тогда между ними и начала возникать нынешняя стена, о чем теперь смешно было вспоминать: политика внесла разлад чуть ли не в каждую русскую семью, но пока простые люди до хрипоты спорили о суде над КПСС и золоте партии, другие – трезвые, циничные – под шумок опустошали казну и присваивали себе заводы, золотые прииски, верфи, порты, нефтяные вышки, газовые скважины, трубопроводы…

Когда родители Алексея – сначала отец, потом мать, – подточенные недугами и невзгодами, умерли, как-то так невольно получалось, что внесенный Натальей разлад тоже косвенно послужил тому причиной. Разумеется, никогда Звонарев не говорил жене ничего подобного, но всякий человек сам чувствует свою вину. Просто он либо признает ее, либо стесняется делать это и пытается переложить вину на другого. Тема родителей стала запретной в отношениях Алексея и Натальи. Она еще приходила на кладбище на девятый, сороковой день после смерти свекра и свекрови, но потом уже не появлялась никогда – видимо, боялась показаться лицемерной. Тогда и Звонарев перестал ходить с Натальей на могилу ее отца – и все это без каких-либо объяснений, по какой-то негласной договоренности. Начиналась теперешняя великая немота.